Симфония в миноре - [4]
– Есть еще желающие высказаться? Нет? Кто выступает в поддержку предложения доктора Роббинса?
– Поддерживаем! — хором крикнули Литтон и Шимура.
– Кто за предложение доктора Роббинса, поднимите руки.
Роббинс сам первым вскинул руку; за ним последовали Литтон и Шимура. После некоторого колебания к коллегам присоединился Великовски.
– Против?
Брентано и Биллингсли.
– Запишите в протокол: гуманитарный комитет проголосовал четырьмя голосами против двух в поддержку предложения доктора Роббинса.
В первый раз с начала заседания Роббинс облегченно перевел дух. Победа! Самая сложная часть эпопеи — одобрение проекта исполнительным, научным, а теперь гуманитарным комитетом — осталась позади. Остальное будет проще: отправиться на ТКЗ и сделать то, что следует. Роббинс с трудом сдерживал свой восторг.
Скоро он отправится в Вену 1825 года и спасет жизнь Людвигу ван Бетховену.
– Поздравляю!
Роббинс вздохнул. Он знал, что этого не избежать. Антония напросилась к нему в гости. «Просто поговорить!» — уверяла она. Он-то знал, на какую тему будет разговор…
– Спасибо, — выдавил он.
– Когда отправляешься?
– Завтра утром.
– Видимо, не стоит пытаться тебя отговорить?
– Ничего не получится.
В неярком свете абажура волосы Антонии струились алмазным водопадом. Оба они были людьми уже не первой молодости, однако у нее, в отличие от Роббинса, почти не было седых прядей.
Он и Антония Брентано были среди первых сотрудников гуманитарного отделения института. Во многом очень разные люди, оба питали страсть к классической музыке. Знакомство переросло в дружбу; чуть позже оказалось, что музыкой их общность не исчерпывается: оба страдали от одиночества. Ни он, ни она никогда не состояли в браке и не имели близких.
Неудивительно, что они вступили в любовную связь — недолговечную, зато пылкую. Столь же естественным было скорое прекращение близких отношений. Они быстро уяснили, что слишком преданы своему делу, чтобы оставались время и силы друг для друга. В дальнейшем их отношения носили сердечный, дружеский характер. Но сейчас под угрозой находились и они.
Некоторое время они молча сидели рядом на кушетке, слушая музыку . Со «стенвея», занимавшего больше половины комнаты, на них хмуро взирал большой бюст Бетховена. На стенах висели портреты других любимых композиторов Роббинса. Иоганн Себастьян Бах, казалось, улыбался, приветствуя выбор Роббинса — его Концерт фа-диез минор для трех скрипок и струнного оркестра. Хозяин квартиры так увлекся сложным контрапунктом первой части, что не сразу услышал слова Антонии:
– Зачем, Говард? Для чего ты это делаешь?
– Я объяснил мотивы на заседании: хочу предоставить возможность гению, чья жизнь прервалась недопустимо рано, создать на благо человечества новые шедевры.
– Избавь меня от патетики! Если ты говоришь серьезно, то это — наихудшее проявление высокомерия, с каким мне только доводилось сталкиваться. Ведь ты печешься первым делом о себе: ты мечтаешь сам искупаться в славе Бетховена, послужив инструментом для его воскрешения.
– Но я говорю искренне! Здесь нет ни капли эгоизма. Выражение лица Антонии лучше всяких слов свидетельствовало о ее отношении к его уверениям.
– Послушай, — начал он. — За последние четыре года мы с сотрудниками много раз посещали ТКЗ и обнаружили тысячи сочинений великих композиторов, утраченных по разным причинам в прошлые века. О некоторых мы знали по сохранившимся фрагментам или первым тактам главной темы в каталогах произведений, составленных самими композиторами или их современниками.
– Вроде каталога моцартовских сочинений Кёхеля?
– Вот именно. Зная, когда были написаны эти утраченные произведения, мы смогли точно определить время и получить их. Однако в ходе этих визитов нам попадались также многочисленные «новые» работы, о которых никто никогда не знал.
Звучала лирическая медленная часть концерта, лярго ля мажор.
– Сочинение Баха, которое мы сейчас слушаем, — одна из таких работ. На протяжении более трех веков она была забыта, но я побывал в Кётене 1722 года и снял копию с партитуры. Благодаря визитам на ТКЗ нам удалось удвоить количество сочинений Баха, которое имелось у института в момент его основания.
– Не понимаю, каким образом потерялось такое количество нот.
– Причин несколько. Крупные композиторы после Бетховена оставили потомству почти все ими написанное, если только сами не уничтожали, подобно Шопену, вещи, которые считали недостойными. Но иногда они неаккуратно обращались с рукописями…
Роббинс улыбнулся собственным мыслям. Несколько раз порывшись в шкафу у Шуберта в начале 1820-х годов, он нашел законченные третью и четвертую части его симфонии си минор, вошедшей в анналы как «Неоконченная».
– Однако до Бетховена публиковалась лишь незначительная часть сочинений любого композитора. Ноты чаще всего существовали в ограниченном количестве рукописных копий, которые легко могли утрачиваться из-за различных происшествий или небрежности. К тому же крупные композиторы добетховеновской поры отличались плодовитостью. У Баха, к примеру, около двух тысяч произведений. Они сочиняли так много музыки, что даже им самим было трудно сохранять и учитывать написанное.
Есть места на планете, которые являются символами неумолимости злого рока. Одним из таких мест стала Катынь. Гибель самолета Президента Польши сделала это и без того мрачное место просто незаживающей раной и России и Польши. Сон, который лег в первоначальную основу сюжета книги, приснился мне еще до трагедии с польским самолетом. Я работал тогда в правительстве Президента Калмыкии Кирсана Илюмжинова министром и страшно боялся опоздать на его самолет, отправляясь в деловые поездки. Но основной целью написания романа стала идея посмотреть на ситуацию, которую описывалась в фильмах братьев Вачовских о «Матрице».
«…Половина бойцов осталась у ограды лежать. Лёгкие времянки полыхали, швыряя горстями искры – много домашней птицы погибло в огне, а скотина – вся.В перерыве между атаками ватаман приказал отходить к берегу, бежать на Ковчег. Тогда-то вода реки забурлила – толстые чёрные хлысты хватали за ноги, утаскивали в глубину, разбивали лодки…».
Гротескный рассказ в жанре альтернативной истории о том, каким замечательным могло бы стать советское общество, если бы Сталин и прочие бандиты были замечательными гуманистами и мудрейшими руководителями, и о том, как несбыточна такая мечта; о том, каким колоссальным творческим потенциалом обладала поначалу коммунистическая утопия, и как понапрасну он был растрачен.© Вячеслав Рыбаков.
Продолжение серии «Один из»… 2060 год. Путешествие в далекий космос и попытка отыграть «потерянное столетие» на Земле.
Вор Эддиса, мастер кражи и интриги, стал царем Аттолии. Евгенидис, желавший обладать царицей, но не короной, чувствует себя загнанным в ловушку. По одному ему известным причинам он вовлекает молодого гвардейца Костиса в центр политического водоворота. Костис понимает, что он стал жертвой царского каприза, но постепенно его презрение к царю сменяется невольным уважением. Постепенно придворные Аттолии начинают понимать, в какую опасную и сложную интригу втянуты все они. Третья книга Меган Уолен Тернер, автора подростковой фэнтэзи, из серии «Царский Вор». .
Что, если бы великий поэт Джордж Гордон Байрон написал роман "Вечерняя земля"? Что, если бы рукопись попала к его дочери Аде (автору первой в истории компьютерной программы — для аналитической машины Бэббиджа) и та, прежде чем уничтожить рукопись по требованию опасающейся скандала матери, зашифровала бы текст, снабдив его комментариями, в расчете на грядущие поколения? Что, если бы послание Ады достигло адресата уже в наше время и над его расшифровкой бились бы создатель сайта "Женщины-ученые", ее подруга-математик и отец — знаменитый кинорежиссер, в прошлом филолог и специалист по Байрону, вынужденный в свое время покинуть США, так же как Байрон — Англию?