Симфония любви - [23]

– Говорят, это усиливает кровообращение, – объяснила она, и немного усилила нажим. Ее руки энергично разминали мышцы, массировали колени, пока ей не показалось, что плоть под ее пальцами стала согреваться. Время от времени Мария поднимала взгляд к его лицу.

– Огонь в камине так удачно освещает вас, – говорила она. – Вызывает краску на лице и искорки в глазах.

Ее ладони скользнули по колену герцога и крепко обхватили его бедро. Девушка обратила внимание на его сильные мускулы и на то, как плотно обхватывают ногу брюки. Дорогая ткань искрилась всеми цветами радуги.

Внезапно в ее памяти всплыли образы Тадеуса и Молли, вызывая не страх, а какое-то смутно знакомое чувство беспокойства, которое она изредка ощущала в присутствии Джона – когда давала волю своему воображению, – и неопределенное желание, глубоко запрятанное, низменное и дикое, как сидящий рядом с ней человек. Веки Марии отяжелели, взгляд остановился на губах герцога, а ее рука медленно поползла вверх по его сильному бедру. Она представляла, что стоит в дверях кухни и наблюдает, как два человека извиваются на кухонном столе, и их кожа блестит от пота… только на нее смотрят глаза герцога, а стонущая и вскрикивающая от наслаждения женщина это…

– Мисс Эштон? Вскрикнув, Мария вскочила.

Из полумрака показалась фигура Тадеуса. Сердце Марии бешено билось. Она прижала руку к груди и отвела взгляд.

– Ты испугал меня, неожиданно появившись из темноты. На мгновение мне показалось…

– Что это он заговорил? – Тадеус даже не взглянул в сторону герцога. Он заложил большие пальцы рук под ремень и ухмыльнулся. – Думаю, это маловероятно.

– Нужно верить, Тадеус. Чудеса случаются. Мария пыталась взять себя в руки, отогнать от себя это возмутительное видение, справиться с захлестнувшей ее волной тревоги. Колени ее дрожали.

– Я пришел за посудой от обеда, – объявил Тадеус.

– Пожалуйста, передай мою благодарность повару. Еда была восхитительная, – она обошла вокруг герцога, так что его кресло оказалось между ней и вошедшим. Ее смущение росло, а слуга продолжал пристально смотреть на нее, очевидно, наслаждаясь – как вчера вечером – ее замешательством. – Думаю, приготовленное для герцога лучше оставить. Перед сном я еще раз попытаюсь накормить его.

– Ты такая же, как остальные.

– Остальные?

– Которые приезжали ухаживать за ним. Каждый думал, что сможет сделать то, что не удалось предыдущему. Правда, тогда он был другим. В нем, по крайней мере, сохранялся задор. Он хоть немного отличался от этого идиота…

– Тадеус! – вскрикнула она. – Как ты смеешь…

– Какая разница. Если он еще и жив, то разума у него не больше, чем у гуся. Тот проклятый удар по голове вышиб из него все мозги, – Тадеус бросил злобный взгляд на своего хозяина. – Он ничего не помнит, не узнает собственных брата и бабку. Он не может ходить и говорить. На протяжении шести месяцев он бормочет что-то нечленораздельное или рычит, как…

– Прошу тебя, – взмолилась Мария. – Прекрати.

– Это правда. Лучше позволить ему умереть. Избавить его от страданий. И нас тоже.

– Я вынуждена буду рассказать герцогине об этих непозволительных…

– Ничего она не сделает. И знаешь почему? – он взял поднос с приборами Марии, оставив еду Салтердона на столе. – Потому что, уволь она меня, вся Англия узнает, в какого идиота превратился герцог.

Он двинулся к двери, но задержался у камина и снова посмотрел на хозяина. Его глаза затуманились, в тихом и усталом голосе слышалось отчаяние.

– Он не должен был оказывать сопротивление этим проклятым разбойникам. Отдал бы им деньги, так был бы сейчас жив и здоров. Проклятый идиот. Чертов герой.

Когда Тадеус вышел, Мария еще долго продолжала смотреть ему вслед. Ее глаза блестели, но не от гнева, поначалу захлестнувшего ее, а от внезапного приступа жалости не только к Салтердону, но и к его семье и друзьям. Она понимала, что им тяжело было видеть, как он постепенно деградирует, превращаясь в бледную тень самого себя. Старуха с косой нависла над ними. Они ждали, когда опустится занесенный меч судьбы. Неотвратимость смерти терзала и живых, и умирающего.

* * *

Закончив свой туалет и надев белую ночную рубашку, Мария расположилась в своей спальне перед камином. Приятное тепло от огня сушило ее мокрые волосы, волнистым водопадом опускавшиеся ей на плечи. Рассеяно расчесывая длинные пепельные пряди, она размышляла о Поле, о Джоне (нужно обязательно написать ему – возможно, сегодня ей удастся найти подходящие слова, чтобы выразить свои чувства), об отце и матери, которая в это время обычно опускалась на колени рядом с мужем и просила у Господа прощения за недостойные мысли или поступки, совершенные в течение дня.

Когда Мария и Пол выросли и научились отличать правду от лжи, они тоже стояли рядом и молились, пока колени не начинали болеть, шея неметь, а свечи не гасли, захлебнувшись в собственном оплавленном воске. Пол молился истово, веря, что его молитвы могут на что-то повлиять, а она краем глаза наблюдала за ним, мечтая лишь о том, чтобы эта ежедневная пытка, совершаемая во имя Господа, закончилась побыстрее. Покинув отцовский дом, она еще ни разу не опускалась с молитвой на колени, и не собиралась, несмотря на охватившее ее чувство вины.