Симфония апокалипсиса - [2]

На лицах большинства из них читалось явное облегчение: этот мартовский день был последним днем бесконечного судебного процесса, всколыхнувшего весь католический мир, процесса, на котором решалась судьба могущественного и покрытого как славой, так и бесчестием ордена рыцарей Храма, полное название которого звучало откровенной насмешкой: орден бедных рыцарей Христа. Кошельки «бедных» рыцарей, может, и не были набиты золотыми монетами, но сам орден обладал богатством, превосходившим состояние едва ли не всех христианских монархов. Вполне понятно, что рыцари Храма не пользовались излишней симпатией коронованных особ. И не только их. В народе тамплиеры также имели весьма дурную репутацию, которая в ходе семилетнего процесса превратилась в неприкрытую ненависть, тем более что ве́сти о немыслимых грехах и откровенном богохульстве членов ордена очень быстро просачивались наружу, приводя в ужас богобоязненных жителей Вьенна, где все эти годы заседал собор, обитателей близлежащего Авиньона и, конечно же, парижан, всегда знавших все обо всем. Стоит заметить, что еще задолго до процесса простолюдины французской столицы шептались о том, что юным мальчикам следует остерегаться рыцарей Храма и, укоряя какого-нибудь пьяницу, пеняли ему на то, что он «пьет как тамплиер». А высокомерие храмовников давно уже стало притчей во языцех.

Толпа, заполнившая все пространство от эшафота, который был окружен гвардейцами короля Франции, и до самого берега Сены, возбужденно гудела. Само слово не произносилось вслух, но оно висело в воздухе: «Крови! Крови! Крови!!!» Впрочем, общее возбуждение ни в малой степени не передалось членам собора и папской комиссии, сидевшим в своих креслах на ступенях Нотр-Дама. Они-то знали, что никакой крови не будет. Четыре высших сановника ордена, которые должны были взойти на эшафот, сделают это лишь для того, чтобы подтвердить свои показания, которые они слово в слово повторяли в течение семи лет, а затем выслушать уже известный им самим приговор: пожизненное заключение.

II

В двенадцати лье от Парижа, в личной королевской столовой дворца Фонтенбло сидели два главных лица затянувшейся на семь лет драмы: король Франции Филипп Четвертый, прозванный Красивым, и его ставленник на папском троне, Климент Пятый. Ставленник, да, но слишком упрямый и своевольный. Сколько усилий предпринимал папа, чтобы спасти и орден рыцарей Храма, и высших его сановников. «Неблагодарный негодяй», — в который уже раз подумал король, однако лицо его не выразило при этом никаких эмоций. Все, встречавшиеся с Филиппом, знали, что проникнуть в его мысли и чувства абсолютно невозможно. Всегда бесстрастное лицо монарха даже в критические минуты не позволяло заглянуть в душу короля. Вот и сейчас, услышав стон Климента — бедняга страдал от рака желудка уже не один год, — Филипп плеснул сладкого бургундского вина в золотой бокал Его Святейшества с тем же безмятежным выражением лица, с которым выслушивал скорбные восклицания папы, отказывавшегося понять поведение высших лиц ордена тамплиеров и особенно Великого магистра Жака де Моле.

Озадаченность папы была более чем оправданна. Он лично выслушал показания семидесяти двух тамплиеров, которых по его приказу не подвергали пыткам; более того, им даже не угрожали пытками. Папа сидел в центре судейского стола, когда напротив него стоял исхудалый седобородый старик, в котором с трудом можно было узнать всегда высокомерного и неприступного Великого магистра. И Климент V, даже имея протокол трех кардиналов, допрашивавших де Моле ранее, отказывался верить своим ушам, когда Магистр гневно вскидывал голову, категорически отвергая обвинения в содомии и прочих плотских грехах, но тут же опускал ее, с глухим бормотанием подтверждая существование богохульного обряда приема в орден, с обязательным отречением от Иисуса Христа и осквернением распятия. Плевать на распятие Господне! Наступать на него сапогом! Папа едва осмеливался читать из протокола эти страшные слова. Но де Моле каждый раз лишь кивал и произносил: «Да. Да. Да». Магистр не отказался от обвинений в богохульстве даже тогда, когда папа торжественно поклялся, что де Моле и прочих не подвергнут пыткам. Так будет ли Жак де Моле защищать орден? Кому же это делать, как не Великому магистру? В ответ прозвучали слова, которые привели в растерянность всех бывших в зале:

— Я не настолько учен, как следовало бы… Как могу я защитить орден должным образом? Я узник папы и короля Франции, и у меня всего лишь четыре денье, которые я мог бы потратить на его защиту.

«Словно откупиться от этих страшных обвинений можно деньгами», — с горькой иронией подумал Климент. И после короткой паузы де Моле стал сыпать именами. Именами тех, кто участвовал в этих богомерзких обрядах, и тех, кто ими руководил. Впрочем, Великий магистр делал это на каждом допросе. Менялись лишь имена. Все названные бывали допрошены и признавались в содеянном, получая пожизненное заключение. Но если, признавшись, они впоследствии отрекались от показаний, суд объявлял их нераскаявшимися еретиками. А это означало —