Сильвио (фантастическая драма) - [2]

Порви оковы трусости позорной:

Бессмертной жизнью грудь твоя согрета.

О, пусть кругом ревут и стонут бури,

Но там, в глубоких недрах сердца где-то

Есть уголок немеркнущей лазури.

Одна в груди – божественная сила,

Одна скала – на разъяренном море,

Над ней не властны – ни земное горе.

Ни рок, ни смерть, ни боги, ни светила.

Та сила – долг. Найди же в ней опору,

И светлой мыслью победив природу.

Стихий безумных бешеному спору

Противосставь разумную свободу.

Ты сам себя, о смертный, будь достоин.

Коль надо пасть – пади на поле брани,

Бразды судеб сжимая в твердой длани.

Лицом к врагу, как побежденный воин!

Король в глубоком раздумьи.

Шут(напевает про себя).

Если б капля водяная

Думала, как ты,

В час урочный упадая

С неба на цветы.

И она бы говорила:

«Не бессмысленная сила

Управляет мной.

По моей свободной воле

Я на жаждущее поле

Упаду росой!»

Но ничто во всей природе

Не мечтает о свободе.

И судьбе слепой.

Все покорно – влага, пламень.

Птицы, звери, мертвый камень;

Только весь свои век

О неведомом тоскует

И на рабство негодует

Гордый человек.

Но увы! лишь те блаженны.

Сердцем чисты те.

Кто беспечны и смиренны

В детской простоте.

Нас, глупцов, природа любит.

И ласкает, и голубит.

Мы без дум живем.

Без борьбы, послушны року.

Вниз по вечному потоку.

Базилио(выходит из задумчивости).

Клотальдо, что же делать?

Клотальдо.

Дай мне сына.

От мира надо скрыть ребенка твоего.

Народу возвестив, что ранняя кончина

Безвременно похитила его.

И тихо заживу я с ним в уединеньи;

Мой царь, мой друг, доверься мне:

Его, как нежное растенье,

Я воспитаю в тишине.

Не будет горестна его простая доля.

Коль лучше всех корон сердечный мир и воля

В тиши неведомых лесов.

Вдали от шумных городов.

От лицемерья и порока

Его, как чистую лилею, возрощу.

Ему, чтоб превозмочь несправедливость рока.

Всю нежность, всю любовь и силы посвящу.

Я стар и одинок; из душного чертога.

Из града пыльного давно меня влечет

Туда, туда, под звездный небосвод,

В пустыни вечные, где слышен голос Бога.

И я мечтал уже давно:

Ужель спасти нам не дано

От нашей лжи людской, от гибели позорной.

В оковах пошлости тлетворной

Одно хоть сердце юное, одно.

И снова дать ему блаженное незнанье;

Пред вольной птицей клетку отворить:

Лети, лети в лазурь, свободное созданье!

Святым его святой природе возвратить.

О, если гложут нас бессонные печали

На ложах пурпурных и в мраморных дворцах.

О, если мы одну, одну лишь скорбь познали

В заветах мудрости, в богатстве и пирах.

Быть может, нет и там от жгучих дум спасенья.

Здоровья, счастья и забвенья

Там, в простоте, в затишии лугов.

Где на заре последняя былинка

И одинокая росинка

Так жадно солнце пьют, так счастливы без слов.

Мой царь, на склоне лет Клотальдо не обманет.

Он не погубит сына твоего.

Он друга старого любить не перестанет...

Доверь младенца мне, молю – отдай его.

Спаси народ, спаси себя!..

Базилио.

Ты прав.

Мне долг велит – иного нет исхода —

Все чувства нежные поправ,

Пожертвовать младенцем для народа.

Но все ж я человек... о, слишком тяжело

Гнетет корона золотая

И клонится к земле, изнемогая

Под бременем венца усталое чело.

Идем же, старый друг...

С какою сладкой мукой

Подкрадусь я, как вор, к ребенку моему...

Не бойся, я будить его не стану, и к нему

Тихонько подойду – ни жалобы, ни звука,

Я только посмотрю и только, пред разлукой,

К шелковым пеленам уста мои прижму...

Родимый мой, прости, прости навек мой милый...

Клотальдо, тяжко мне... о Боже, дай мне силы!..

Базилио и Клотальдо уходят.

Шут(один на полутемной сцене).

Король младенца губит сам.

Он мнит себя судьбой гонимым.

И глупым бредням и мечтам

Он сыном жертвует любимым.

Себе мы горе создаем.

И сны, и призраки пустые

Мы древней мудростью зовем

Предубежденья вековые.

В колодце, в черной глубине.

Мы видим, влагой отраженный,

Свой образ собственный на дне:

Так ум наш робкий и смущенный,

Склонясь над мертвой пустотой,

Во мраке вечности немой

Свое лишь видит отраженье

И суеверно чтит его.

Как высший ум и божество.

Как волю звезд и провиденье.

Дохни лишь разумом на них —

И сон исчез неуловимый.

И нет уж призраков ночных

И воли звезд непобедимой.

Но люди-трусы не поймут

Могучей силы отрицанья:

Я одинок, философ-шут.

Но втайне полон состраданья.

В насмешках теплится любовь;

Мне жалко их; предвижу вновь

Борьбу, ненужные мученья.

Бесцельно льющуюся кровь.

За тень мечты, за сновиденья.

Но жалость робкая моя

Бессильна... Если б молвил я:

«Стыдитесь верить предрассудку!»

Они бы распяли меня,

Иль мудрость приняли за шутку.

Занавес.

Первое действие

Скалы, покрытые лесом; у входа пещеры Клотальдо. После пролога прошло 18 лет.

Клотальдо.

Уж вечереет; солнца луч

Не так отвесен, бел и жгуч;

И золотистый, мягкий свет

Какой-то благостью согрет.

Как пар, волнуясь над землей.

Еще тяжелый дышит зной.

На голой, розовой коре

Огромных сосен на горе.

На серых, мертвых лишаях.

На тихих, выжженных камнях.

А там – меж ясеней немых,

Дубов и вязей вековых —

Уж ночь зеленая: там – тень

И усыпительная лень;

Там на гнилой коре стволов

Наросты влажные.

Там слышен вздох уснувших фей —

То между спутанных ветвей

Журчит невидимый ручей

И нежный мох кропит росой...

Но луч прорвался золотой

В ту ночь, – и блеском залита

Стрекоз влюбленная чета:

Они в лобзании на миг

Слились, и к стану стан приник.