Сильвант - [8]

– Неизвестно. Вот, например, наш город славился поэтами, художниками, скульпторами. Но когда он приказал называть себя Мэром, все уехали. А почему? Потому что у тех, кто называл его просто Лукой Лукичом, он под разными коварными предлогами отбирал мастерскую. Темная личность! Но, между прочим, отлично играет в «японский сундучок» – есть такая карточная игра – и даже объявил, что, кто у него выиграет партию, может называть его не Мэром, а просто Лукой Лукичом.

– Ну что же! Будем посмотреть! – загадочно сказал Петр Степанович. – А теперь позвольте, Иван Георгиевич, поговорить с вашей дочкой и, если вы не возражаете, наедине?

Иван Георгиевич вздохнул.

– Да, разумеется. Но дело в том, что…

– Я знаю, она перестала петь. И очень похудела, должно быть? И не спит по ночам?

– Просто не узнать!

– Вот мы с ней и выясним, в чем дело! А пока я по секрету скажу вам, что Юра Ларин жив.

Надо было видеть, какое впечатление произвели на старого резчика эти слова. Он подпрыгнул от радости и так высоко, что ему позавидовал бы любой мастер спорта по прыжкам в высоту.

– Жив! Слава богу! Это такой мальчик! Такой мальчик! Он после учебного дня мыл пол в классе, а когда я его спросил: «Зачем?» – ответил: «Не «зачем», а почему. Потому что мне это нравится». Сам испек торт!

– Торт?

– Да! Для Ириночки в день ее рождения. И украсил его формулой, которую она не знала, когда, кончая восьмой класс, едва не провалилась по математике. Вообще она учится неважно, а Юра ей так помогал, так помогал!

– Вот пускай она о нем и расскажет!

Ветвь, полная цветов и листьев

Надо сказать, что Петр Степанович удивился, увидев Иру Синицыну.

Красавицы в подавляющем большинстве прекрасно знают, что они красавицы, а она, казалось, не имела об этом никакого понятия.

Она была такая тоненькая, что с сильным ветром, не говоря уже о штормовом, надо было заранее сговариваться, чтобы он не переломил ее. Глаза на нежном лице, казалось, стеснялись, что они такие большие, а длинные изогнутые ресницы старались казаться короткими, не заслуживающими никакого внимания.

Она смутилась до слез, когда Петр Степанович заговорил о Юре, и побледнела, как будто кто-то спрятал ее под папиросную бумагу.

– Ну, как он? Я получила от него письмо, только два слова: «Не забывай!» – и рисунок сильванта. Вы не знаете, получил ли он мой ответ?

– Не думаю. Я говорил с ним перед отъездом.

– Я ведь так и не знаю, что с ним случилось! Хотя мне стало смешно, когда я прочитала «Не забывай», но одновременно я заплакала, потому что все это очень грустно. Он постоянно рисовал своих сильвантов, мы часто говорили о том, что люди должны понимать язык деревьев. Однажды я даже показала ему глиняный горшок с углями и постаралась уверить, что это не угли, а погасшие звезды. Но ведь это казалось нам только игрой!

– Понимаю. А потом в вашу игру вмешался очень плохой человек, которого даже трудно назвать человеком. Но вот о чем я хотел у тебя спросить… Юра упомянул в одном разговоре о какой-то ветви, полной цветов и листьев. Я не стал расспрашивать, но мне показалось, что эта ветвь имеет для него особенное значение.

Ириночка засмеялась, и сразу стало ясно, что она любит петь. У нее был музыкальный смех.

– Ах, это тоже была просто игра! Мы постоянно придумывали что-то, и однажды, когда встретились на набережной, он спросил: «Хочешь, я подарю тебе кота с рубиновыми глазами? Или зеркальце из пушкинской сказки, ведь ты не догадываешься, что краше тебя нет никого на свете?» Я засмеялась и сказала: «Иди туда, не знаю куда; принеси то, не знаю что». И он бросился бежать по самому краешку набережной – это было вечером, и я испугалась, что он упадет в море. Но он не упал: через несколько минут он вернулся. «Я перелетел через самый высокий в мире забор, – сказал он, – и оказался в саду, который обиделся бы, если бы его назвали прекрасным. Это сад, в сравнении с которым висячий сад Семирамиды показался бы скучным городским сквером. Я пробежал вдоль кустарника и задел плечом ветку, прошелестевшую листьями и цветами. Вот она».

– И, надеюсь, ты не рассталась с нею?

Теперь Петр Степанович побледнел от волнения и тоже выглядел так, как будто его сунули под папиросную бумагу.

– Конечно, нет. Ведь это подарок Юры. По утрам я здоровалась с ней, а вечерами желала ей спокойной ночи. И хотя каждые два-три дня меняла воду в кувшине, ветка увяла – листья пожелтели и осыпались, цветы состарились и умирают, как люди. И теперь она стала похожа на обыкновенную палочку.

– Нет, она стала похожа на необыкновенную палочку, – энергично возразил Петр Степанович, – и, если действовать осмотрительно, с ее помощью я верну тебе Юру.

Здравствуйте, Лука Лукич!

На первый взгляд нельзя сказать, что Петр Степанович стал действовать так уж умно и неторопливо. На самом же деле он действовал именно так.

Прямо от Синицыных он явился в приемную Главного Филиала и спросил:

– Лука Лукич у себя?

– Позвольте, позвольте, – сказал секретарь. – А кто, позвольте спросить, разрешил вам называть Мэра Лукой Лукичом? Вы, очевидно, приезжий и не знаете, что по имени-отчеству его может называть только тот, кто выиграет у него партию в «японский сундучок».