Сильные впечатления - [21]

Вместо металла и камня, как, впрочем, и голой информации, объектив телекамеры уперся в распухшее от слез лицо Маши, которая вдохнула в себя побольше воздуха, чтобы начать репортаж, но говорить не смогла, а только молча смотрела перед собой и из ее глаз ручьем полились слезы.

К Маше подскочил режиссер, безуспешно пытавшейся ее успокоить.

— Девочка моя, — завздыхал он, — ты можешь просто прочитать текст по бумажке и этого будет достаточно. В крайнем случае, мы пустим это, как сообщение по телефону.

— Я тебе не девочка, — еще спокойнее и злее сказала она. — Я женщина. А вы все — пни бесчувственные. Можешь засунуть себе свою бумажку сам знаешь куда…

У режиссера отвисла челюсть. Такой он Маши никогда не видел.

— …Я ни за что не буду читать по бумажке! — продолжала она.

— Бога рад, Маша! Пожалуйста! Если тебе от этого станет легче, — смиренно наклонив голову, сказал режиссер. — Но ведь нужно отработать этот сюжет, сама посуди…

Это было магическое слово: «отработать». Слыхали про собачек Павлова? Только слышат «отработать», так сразу отделяется желудочный сок. Это как: будь готов, всегда готов.

— Я готова! — вздохнула она.

Вокруг нее собрались все члены их немногочисленной съемочной бригады, а также официальные лица. Все искренне хотели сказать ей чтото нежное, умиротворяющее. Однако ей не требовалось никакого умиротворения. Но что бы ей ни говорили, она не станет изображать ни хрестоматийного чревовещания диктора Левитана, ни актуального пафоса своего «морганатического супруга» Александра Невзорова. Как, впрочем, не собиралась она подражать вообще кому бы то ни было. Она, Маша Семенова, — счастливица, которая добывала свой трудный журналистский паек в проклятом кавказском пекле и лишь чудом не оказалась на месте своего звукооператора, должна была поведать об этом самом всем бедным и богатым своей несчастной родины…

Она всматривалась в лица окружавших, и ей казалось, что на них написано одно и то же: «слава богу, мы не оказались на его месте…» Что же говорить о телезрителях, которые либо трескают перед экранами телевизоров свою священную колбасу, либо горюют об ее отсутствии. Господи святый боже, кого Маша хочет взволновать?! Тех, кого нельзя взволновать, даже долбанув по ним из гранатомета?..

Нет, она неправа. Ох как неправа. Она несправедлива. Они действительно взволнованы, и ничуть не меньше.

— Маша, — сказал ей режиссер, — говори что хочешь, только не молчи. Мы обязаны сделать этот репортаж. У нас очень мало времени. Поэтому прошу тебя, прелесть моя и девочка моя, пожалуйста, возьми этот микрофон, поднеси его к своим драгоценным губкам и расскажи нашим прекрасным и душевным людям, что случилось с Ромой Ивановым. Все устали и хотят байбай. Кроме того, если ты будешь молчать и тянуть время, то у нас все шансы еще раз лицезреть, как граната разрывает человека на части. Ты, надеюсь, не забыла, что вокруг нас идет война! Эта говенная и позорная, великая и священная война!..

Окружающие не сходя с места наградили красноречивого режиссера небольшой овацией, поскольку понимали, как трудно выпалить такую длинную и прочувствованную тираду, даже не переводя дыхания. Было ясно, что он и сам мог бы успешно выступить перед телекамерой, однако не хотел лишить Машу ее куска хлеба, а главное, славы. Пожалуй, если бы Рома Иванов был бы сейчас с ними, то и он оценил бы благородство режиссера.

Словом, Маша кивнула и запись пошла.

— Добрый вечер, дорогие телезрители, папы и мамы, девочки и мальчики, — начала она будничным голосом, словно собиралась сообщить сводку погоды, хотя по ее щекам непрерывно текли слезы. — Меня зовут Маша Семенова. Я веду свой репортаж с гостеприимной кавказской земли, богатой традициями и природой. Сейчас здесь чудесный теплый вечер. Ласковый ветерок ласкает кожу. Пахнет свежеобугленным мясом и теплой кровью. Совсем недавно в этом земном раю разорвало пополам нашего коллегу, звукооператора, милого и доброго человека, которого мы все очень любили…

Когда запись закончилась, к Маше подошел Волк и, не говоря ни слова, набросил на ее вздрагивающие плечи свою плотную камуфляжную куртку и повел к машине.

— Теперь я понимаю, почему я тебя так люблю, — тихо сказал он.

Ах он милый!..

VII

— Ты чего добиваешься, Мария? — восклицала мама, обращаясь к Маше, которая лежала на кровати королевских размеров из дорогущего итальянского гарнитура.

Мама озабоченно качала головой. Тихо гудел кондиционер, нагнетая в голубую спальню апартаментов на Пятницкой практически чистый кислород. Было только начало десятого, а родительница уже ухитрилась нарядиться самым изрядным манером. Она явилась в безупречно белом льняном платье с цветастым шарфиком на плечах. Макияж без сучка и задоринки. Волосы собраны в шикарный пучок. Несмотря на дикую городскую жару, на ней даже были колготки. Машу всегда поражала ее готовность на любые жертвы, лишь бы выглядеть на все сто.

Мама элегантно присела на край кровати. Ее брови напряженно сдвинулись, она была близка к панике, глядя на безутешные рыдания дочери. Маша была уверена, что мать не так тронута ее слезами, как раздражена тем, что Эдику снова пришлось вызывать ее по телефону, словно «неотложку».