Сильные впечатления - [20]

— Расскажи мне о своем замужестве, — попросил он. — Почему ты развелась?

— Как я за пять минут расскажу о том, что тянулось почти два года.

— Но я никуда не тороплюсь, — кротко заметил он.

— Зато я тороплюсь, — проворчала Маша.

Теперь они оказались по разные стороны баррикад. Всем своим видом Маша решила продемонстрировать, как безоговорочно она осуждает всякого рода промискуитет, полигамию и сексуальный экстремизм, — что выглядело довольно непоследовательным с ее стороны, учитывая события минувшей ночи, которые показали, что она отнюдь не отвергает любовных связей с женатым мужчиной и, тем более, безоговорочно. Как бы там ни было, выдавать противнику информацию о своей личной жизни не входило в ее намерения. Не говоря уж о том, что в момент омовения под душем, словно некоего символического очищения, Маша вдруг ощутила природную солидарность с далекой и близкой незнакомкой Оксаной и даже подобие собственной вины по причине того, что так или иначе продлевает агонию их супружеских отношений. Она решила, что ее, Машу, нельзя считать заурядной любовницей, — напротив, своим внебрачным вмешательством ей даже суждено в какомто смысле укрепить чужое супружество. Благодаря ей, полковник Волк получит, так сказать, заряд бодрости, который поможет ему с честью нести и дальше свое семейное бремя…

Так Маша размышляла о роли, которую отвел ей полковник. Она позволила ему проникнуть в заповедные уголки своего тела, а теперь он желает завладеть ее сердцем. Может быть, подарить ему кусочек?

— А с чего ты взял, что мы с тобой уже так близки, что я захочу тебе рассказать о своем замужестве и, вообще, о прошлом? Думаешь, ты имеешь право задавать мне любые вопросы?

Он даже слегка опешил.

— Что ты такое говоришь? Какое еще право?

Маша почувствовала, что напрасно изощряется в красноречии. Независимо от ее желания, Волк уже и так успел завладеть частью ее сердца.

— Пожалуйста, — попросил он, набрасывая ей на плечи вафельное полотенце, и нежно потер ладонью спину, — не отстраняйся от меня! Ты так неожиданно вошла в мою жизнь, что мне нужно какое—то время, чтобы отсечь прошлое.

Маша бросила на него быстрый взгляд. Кажется, он не понимает ее. Неужели он решил, что в ее реакции на его ответ — лишь неудовольствие или сомнение по поводу того, чтобы иметь в любовниках женатого мужчину? Впрочем, возможно, она чегото недопонимает сама. Ей померещилось, что в его словах прозвучало желание, что именно она, Маша, должна изменить свою жизнь ради него. Но в томто и дело, что, по ее мнению, ни он, ни она не готовы к тому, чтобы чтото менять в своей жизни ради кого бы то ни было.

Полковник поцеловал Машу, и ее влажная щека прижалась к его щеке.

— Я люблю тебя! — Эту фразу он повторял, словно заклинание. Неужели слова для него чтото значили? — И я не собираюсь с тобой расставаться.

Он надел носки, влез в свои камуфляжные штаны и зашнуровал тяжелые армейские ботинки. Одевшись, уселся в кресло и молча наблюдал, как Маша управляется с косметикой.

После недолгого размышления она наложила на веки зеленые тени — самую малость, чтобы не напугать телезрителей, а затем, наклонив голову, принялась расчесывать волосы. Наконец, резким движение отбросив волосы назад, он взглянула на себя в зеркало и с удовлетворением отметила, что вид у нее что надо — слегка шальной и бравый. Кроме того, ее кожа излучала то особое счастливое сияние, которого не наблюдала уже бог знает сколько времени и к которому, кстати сказать, так чувствителен телеобъектив. Последнее, что она сделала, это извлекла из сумочки очки в модной оправе и бережно водрузила их на нос. Теперь она была в полной боевой готовности.

— Тебе приходится носить очки? — поинтересовался наблюдательный полковник.

— В них простые стекла, — объяснила Маша. — Мне посоветовали появляться в них на телеэкране. Якобы это работает на мой имидж. Я в очках выгляжу не то интеллектуалкой, не то дурочкой. Харизма, словом. Это цепляет… Может, они и правы.

— Так значит… — укоризненно покачал головой полковник, и она вспомнила, что именно близорукостью оправдывала перед ним свою невнимательность.

Он встал и порывисто обнял Машу.

— И зачем ты только притворялась? Мы могли бы уже столько времени быть вместе!

Маша обернулась, чтобы взглянуть ему прямо в глаза.

— Зачем?.. Зачем?.. — восклицала она, колотя своими кулачками в его железную грудь. — Да затем что все это время я еще могла быть свободной от гадкой и мучительной роли любовницы женатого мужчины! Вот зачем! — выпалила она.

— Даже не дав мне возможности… — вздохнул он.

— Ну ничего, ничего, — тихо проговорила Маша. — Теперьто у тебя есть все возможности. Есть свобода действий. А вот у меня…

— Что? — снова вздохнул Волк, словно досадуя на собственную непонятливость.

Когда Маша начала свой сегодняшний репортаж, находясь над той самой лощиной, где Рому Иванова разорвало пополам, она заметила неподалеку от телекамеры Волка. Упершись в бока крепко сжатыми кулаками, полковник внимательно следил за каждым ее движением. Между тем она уже решила про себя, что ни за что не будет произносить тех напыщенных гневнопламенных слов, которые были заготовлены для нее начальством в качестве заупокойного комментария по поводу гибели звукооператора. В соответствии со сценарием ей полагалось скорчить на лице выражение оскорбленной журналистской невинности, которое, по мнению начальства, должно было способствовать возбуждению бури в кругах отечественной и зарубежной общественности. Между собой они называли подобные репортажи «ТАСС уполномочен заявить». Эдакая сухая и голая информация, горькая правдаматушка, скупые факты и цифры, за которыми телезритель должен был угадать большую человеческую трагедию. А главное, побольше металла в голосе и каменное лицо… Итак: нашего Рому разорвало гранатой. Вот они — бурые пятна на пыльных лопухах…