Сильнее бури - [4]

- А ну, покажи свою власть, племянница! Позови милиционера, вели снова отправить меня в каталажку! Скажи им: твой дядя - преступник, он на радостях выпил лишнее!

Айкиз, не обращая внимания на разбушевавшегося Гафура, писала что-то в своем блокноте, а Гафур, совсем потеряв самообладание, стукнул кулаком по столу и крикнул:

- Эй, племянница, слушай меня! Разве я убрал твой ячмень незрелым? Чем-нибудь провинился перед тобой? Нет, племянница, это ты у меня в долгу! Это ты бросила в родного дядю камень клеветы! Но помни: я не робкого десятка!

Айкиз усмехнулась. Она-то думала, что Гафур после всего, что с ним случилось, образумится.

Ведь он сам признался на суде, что воровал колхозный хлеб. Признался, да, видно, не раскаялся и все это время копил в своем сердце темную, мстительную злобу, которая хлестала сейчас через край, словно мутный ручей после ливня. Подняв голову от блокнота, Айкиз по-премснему спокойно спросила:

- Что же все-таки вам от меня надо?

Спокойствие племянницы обезоружило Гафура.

Он приутих и попросил, чтобы Айкиз подыскала ему какую-нибудь работу, полегче да поспокойнее, ну, хотя бы на мельнице, подальше от людских глаз. Айкиз смогла пообещать ему только одно: после того как его примут в колхоз, ему разрешат наравне со всеми работать в поле. Га- фур настаивал на своем, но Айкиз не отступалась:

- Выбирайте одно из двух: или кетмень, или ступайте на все четыре стороны. Никто вас здесь не держит.

Слово за слово, Гафур опять раскричался, осыпая племянницу упреками. Тогда Айкиз сказала, что она и знать не хочет своего дядю, а Гафур заявил, что у него нет больше племянницы. На том и расстались. Гафур бросился разыскивать председателя колхоза, Кадырова, но тот задержался на ферме. Перебирая в уме, кто бы мог ему посочувствовать, Гафур вспомнил о Муратали и, поднявшись с утра пораньше, отправился в Ка- тартал.

Рассказывая старому другу о встрече с Айкиз, Гафур смочил свое повествование обильной слезой, круто посолил его вымыслом, поперчил проклятиями, и Муратали, как вежливый хозяин, отведал это сдобренное острыми приправами угощение, но не высказал особенного одобрения, утешил гостя по-своему - положил ему на плечо сильную, натруженную руку и ободряюще произнес:

- Не унывай, друг, здоровому человеку - любая работа впрок! На что тебе мельница? Иди лучше ко мне в бригаду. Поставлю тебя звеньевым. Наша бригада славится на весь колхоз, товарищ Джурабаев хвалил нас на районном слете.

Гафур, вздохнув, кисло проговорил:

- Спасибо, дорогой. Как ты скажешь, так я и сделаю. А уж бог тебя отблагодарит…

Михри стояла, прислонившись к калитке, читала вчерашнюю газету и то и дело с нетерпеньем поглядывала на отца и Гафура. Поймав один из таких взглядов, Муратали заторопился, взял Гафура за локоть и виновато сказал:

- Ты уж извини меня, дорогой, некогда мне, на работу опаздываю. Хочешь, пойдем с нами.

Приятели, беседуя, вышли за калитку и зашагали вслед за Михри. Солнце уже припекало; от молодой травы, простившейся с утренней росой, тянуло теплым, нежным ароматом. А далекая степь, чтобы напомнить о себе, выслала навстречу путникам знойный, пылкий ветерок. Гафур, щурясь от пыли, ударившей ему в глаза, усмехнулся:

- Говорят, вы скоро в пустыню жить переедете?

Муратали помрачнел.

- И до тебя дошел такой слух? Это верно, колхозникам из горных кишлаков предлагают переселиться поближе к новым землям. Мы в этом году целину хотим поднять, - объяснил он и, кивнув на Михри, с горечью произнес: - Вон дочь моя уже записалась в переселенцы… А об отце не подумала!

Михри, слышавшая это, подошла к отцу и, чуть смущаясь, с упреком сказала:

- Отец! Я же советовалась с вами…

- Советовалась! Сначала записалась, а потом пришла за советом. Стыдно, дочка! Совсем от рук отбилась…

Михри покраснела, опустила голову и упрямо возразила:

- У нас все комсомольцы подали заявления.

- Вот, вот! - вспылил Муратали. - Куда все, туда и ты. Отца не слушаешь! Старым людям не веришь! Ай, дочка, а если все начнут с крыш бросаться, - ты тоже бросишься?

- Я и о вас думала, отец, - не сдавалась Михри. - Ведь до новых земель далеко.

- Ничего! Ноги у меня крепкие, не жалуюсь.

- Но ведь Айкиз…

- Помолчи, дочка. За то, что Айкиз подумала о целине, спасибо ей. Хорошее дело затеяла. Земля нам нужна, земли у нас мало. Но родной кишлак я не покину! Здесь могила моего отца! Здесь дом, который он строил в поте лица своего! Это земля моих предков, и никуда я отсюда не уйду. Слышала? Не уйду. И ты не уйдешь! Хоть всю бумагу испиши на заявления, - все равно мы останемся в Катартале. Пусть переселяются Айкиз, Алимджан, Керим - со всей своей родней, близкой и дальней!

Путники подходили к шоссе. Гора отступила вправо, открылись недавно распаханные, отливавшие коричневым блеском хлопковые поля и кишлак, весь в легкой кисее весенней зелени. Муратали замолк. Эти поля были политы его пбтом; в этом селении жили люди, вместе с которыми он растил хлопок, добывал воду, добывал и растил счастье - себе, Михри, всей своей советской родне. Он любил эту землю и молчанием выражал свое уважение к ней…

Путникам пришлось остановиться: у Гафура развязались веревки на калоше. Он, покряхтывая, принялся поправлять их, а выпрямившись, повернулся к Михри и сказал вкрадчиво, назидательно: