Сила слова (сборник) - [102]

– Ты что, сидел? Зачем ты подражаешь уголовникам? Ты понимаешь, как страшен преступный мир, как он опасен? Прежде всего для самих преступников, а уж тем более для таких наивных цыплят. Ты знаешь, что такое тюрьма? Самое страшное место на земле, особенно в России. Вы же студенты. Мы в ваши годы уже не учились, приходилось работать, но на студентов всегда смотрели с восхищением, как вы теперь на зеков смотрите. Студенты были самым прогрессивным классом молодёжи, олицетворяли ум и культуру, а вы до чего скатились? Сначала пьянку на Татьянин день вам навязали, а теперь вообще «мои университеты – три ходки и расстрельная статья».

Дед никогда не говорил молодёжи, что она хуже, чем была прежде. Он, простой работяга, понимал механизмы воздействия информации и говорил, что нам не повезло с идеалами. Их поколению были даны идеалы красивые, сильные, а главное – доступные, живые, любой мог ими стать. Любой мог стать героем Рыбникова и Крючкова, а как стать рецидивистом, белогвардейцем или инопланетянином? Ведь именно такие герои заполонили экран. Нет, они не плохие – они невыполнимые, нереальные, они этим ставят в тупик.

А мой сокурсник доупражнялся в тюремном красноречии, что загремел-таки на нары. Достиг своего идеала. Был в каком-то баре, завязалась драка, кому-то пробили голову, подозрение пало на него, хотя кто там разберёт, если в драке участвовало человек тридцать. Попал в «Кресты» и только два месяца там продержался. Страшное место. Тогда в изоляторе содержалось до двенадцати тысяч подследственных при лимите в две тысячи человек. В тесных камерах размером с небольшую комнатку держали по двадцать душ. Отечественная судебная система оказалась не готова к тому стихийному всплеску преступности, какой произошёл в девяностые, следствие работало медленно, суды были завалены делами на год вперёд. Он как узнал, что в этом аду придётся провести ещё полгода, быстро сломался. Ведь это был нормальный парень из хорошей семьи со здоровой наследственностью, и вдруг так занесло. Ничего крутого. Реальные зеки оказались костлявыми туберкулёзниками с деформированными наколками на высохших руках, словно сплошной кровоподтёк. И всюду этот мучительный чахоточный кашель со рвотой в конце – и днём, и ночью. И днём, и ночью.

Ещё у них в камере сидел настоящий душегуб. Они там все настоящие, но этот прославился тем, что вспарывал жертвам живот ножницами. Его боялись даже бывалые зеки, а уж начинающие не смели спать. Как спать в таком тесном пространстве со столь опасным соседом, который целыми днями смотрел в одну точку, и они боялись стать этой точкой, отползали по стеночке от блуждающего страшного взгляда. В конце концов, сокурсник повесился на спинке кровати, не выдержал. Не спать два месяца – это не шутки. Мы все ревели, не знали, чем ему помочь. Его мать требовала, чтобы сына перевели в камеру с «нормальными соседями».

– Есть нормальные соседи, – заверило тюремное начальство. – В соседней камере, например, таких двое: один людей на дыбу вешал без всякой цели, другой двадцать человек зарезал. Где вы хотите в тюрьме нормальных найти? Терпите. По этапу пойдёт, там значительно просторней, чем в СИЗО… Только не надо о правах человека ничего говорить! У нас на воле они не соблюдаются, а уж в тюрьме и подавно.

Она добилась свидания с сыном незадолго до смерти, он уже был почти невменяемый, смеялся и плакал:

– Какой же я был дурак, бредил тюремной романтикой, вот и получил, что хотел. Это ж надо было до такого додуматься! Понять не могу, как и что меня на эту дорогу увело? Точно говорят, всё начинается со слова. Подцепил блатной язык как заразу и не подумал, что язык – основа программирования, как на Информатике учили.

Говорят, есть три вещи, мечты о которых сильно отличаются от реальности. Это море, война и тюрьма. В наших краях много моряков, мальчишки с горшка мечтают о морских просторах, но когда попадают на флот, на реальный русский флот, преимущественно Балтийский или Северный, то главная и основная эмоция первых месяцев пребывания там – шок. Непреходящий и непередаваемый шок, полное расхождение представлений о предмете с реальностью. Некоторые убегали из мореходки через год, это был такой позор для парня, что они спивались от стыда или уезжали навсегда из города, чтобы никто не знал о таком пятне в биографии. Брат умудрился проработать судовым инженером в Мурманске все девяностые годы, самое гиблое время для остатков ещё советского флота. Муж кузины после Академии попал туда же, промаялся там с семьёй двенадцать лет до перевода во Владивосток, его дочь теперь так и говорит: мы отмотали срок по полной. Дядька по срочной три года отслужил на подводной лодке ещё в шестидесятые, вернулся из Североморска без зубов и волос, умер очень рано. Другой мамин брат попал служить на Чёрное море – это казалось счастьем после Балтики! Хотя море – оно везде море, страшное опасное место, а человек не рыба, как ни крути. Но существует некоторый устойчивый ореол романтики вокруг морских профессий. Поклонники романтики считают, это хорошо, чтобы заманивать новое поколение на флот – кто-то должен там служить! Кто ж туда пойдёт, если сразу обрисовать настоящее положение дел? Хотя старые морские волки матерятся и говорят, что романтика очень мешает, потому что многие просто не выдерживают того контраста, в который попадают. Другие так романтизируют войну, которая вообще заставляет онеметь при столкновении с ней в реальности. И вот додумались же навязать крупнейшей стране мира романтику зоны…