Сила любви - [2]

Он достал связку её писем, наивно страстных, детски кокетливых, и стал перечитывать их. Перед собою он поставил её портрет, писанный для него за неделю до свадьбы, и заперся в кабинете. Ел он мало, и только растительную пищу, не пил ничего, кроме чая, молился подолгу и чувствовал, что воля его растёт, растёт и крепнет. В нём стала зарождаться та сила, которая в евангельские времена могла остановить солнце и заставить не двигаться луну, — та вера, которая дозволила Петру, дотронувшись до руки Спасителя, идти по волнам, — та мощь, которая могла двигать горами.

В рождественский сочельник он уже чувствовал себя сильным и готовым на страшное испытание.

В полночь он решил открыть её комнату, их спальню, где она умерла у него на руках.

Год тому назад, в своём большом родовом селе Побережье, в тихий осенний день, когда лес отливал пурпуром и золотом, Евгений Николаевич Бобрищев повенчался с Верою Александровною Боловитиной, сиротой, воспитанной богатыми помещиками.

Когда раздался звон большего церковного колокола, от господского дома с колоннами и балконами, по широкой дороге, обсаженной липами, выехали один за другим экипажи.

Первым, в маленькой лёгкой карете, помчался жених, за ним тронулись поезжане, в колясках, линейках, каретах, потом и невеста с шафером и кудрявым мальчиком, державшим образ Спасителя.

Старик священник, крестивший 27 лет тому назад Бобрищева, теперь венчал молодую пару любовно, торжественно, точно его старое сердце было проникнуто убеждением, что на головы этих людей он призывает действительно долгое, прочное счастье брачного союза.

Жених и невеста стояли перед алтарём Божьим со светлыми, спокойными лицами. Они встретились ясным, твёрдым взглядом, когда пили вино из одной чаши, когда обменивались кольцами; они тихо, но внятно сказали оба «да» на вопрос священника. Сердца обоих были переполнены благоговейным счастьем; за тихо сказанным «да» их сомкнувшиеся уста произнесли обет любви и верности до гроба.

Когда, после венца, молодые ехали вместе, они не обменялись ни словом. Он обнял её, она прижалась к нему.

Оба потеряли сознание пространства, время, событий; оба, казалось, ушли внутрь себя и прислушивались к тому, как сердца их переполнялись счастьем, — громадным, земным, осязаемым счастьем, которое делает человека богом.

Этот короткий переезд был волшебным сном, от которого они очнулись, когда карета с лёгким толчком остановилась у подъезда.

Со стороны Евгения Николаевича был только отец — красивый, холодный, спешивший исполнить все обряды и лететь в Петербург, где ждала его собственная, ещё далеко не поконченная жизнь.

Со стороны невесты были равнодушные опекуны, добросовестно сдавшие жениху её приданое. Но гостей собралось много, и только в 11 часов ночи, проводив последнего из приглашённых, Евгений Николаевич вернулся, наконец, один.

Деревенский родовой дом Бобрищевых, который так любила покойная мать Евгения Николаевича, — дом, где он родился и вырос, смолк и как бы заключил в свои объятия любовную тайну новообвенчанных.

Среди громадного зала, полного ещё огня и цветов, стояла Вера в своём прелестном, лёгком как облако, подвенечном платье. Её открытые, худенькие плечики выходили из волн кружев, на изящной, тонкой головке лежала корона флёр-д'оранжа [4].

Евгений Николаевич подошёл к ней и обнял. Стройное, хрупкое тело прижалось к нему, он поднял её от земли и понёс по залу.

— Моя голубка! Моя звёздочка! — целуя её открытые плечи, её тоненькие ручки, обвившиеся вокруг его шеи, нашёптывая ей бессвязные слова любви, он понёс её через длинную галерею, обвешанную портретами предков. И дамы — в фижмах, робронах и кринолинах, и кавалеры — в красных фраках и странных мундирах, провожали их глазами и, казалось, с удивлением прислушивались к смеху и лепету, с которым пробегало мимо них это воплощение людского счастья.

Он донёс девушку до её спальни, до их брачной комнаты, и поставил её на ковёр перед громадным трюмо без рамы, которое отразило в себе их обоих.

Тоненькая, высокая белая девушка глядела большими задумчивыми глазами в самую глубь зеркала. Сердце, переполненное блаженством, казалось, дрожало и замирало в груди.

— Жена моя! Жена! — шептал ей голос любимого человека. — Моя голубка! Моё сокровище! Радость моя!

Он стал перед нею на колени и, подняв глаза любовался как Мадонною, этим живым воплощением девственной чистоты, в которой впервые просыпалась земная любовь.

Нега загоралась в карих глазах румянила губы, разливалась по всему её существу.

— Евгений! — прошептала девушка, — Евгений!

Он встал. Она прижалась к его груди, подняла к нему своё прелестное лицо; две крупные слезы повисли на её ресницах и скатились.

— Ты плачешь?.. Плачешь? — прошептал он.

— Я бы хотела тебе сказать… Я бы хотела тебе сказать…

Он нагнулся медленно, не сводя глаз с её туманных, влажных очей. Его холодные губы коснулись её открытой груди, перешли на шею, подбородок и впились в её открытые дрожащие губки, они слились в поцелуе, и сердца их бились так сильно, как будто в этих двух телах было одно большое сердце, замиравшее от любви и блаженства. И вдруг её руки впились ему в плечи, она рванулась назад, белые губы шептали: