книги, не сравним ни с чем. Это таинство.
Но меня оно не волнует. Эта проклятая книга мне не нужна, потому что она не моя, и всю жизнь она будет мне напоминанием о том, что я сделала. О том, что я сделала с Анной.
Я приезжаю в редакцию, и прежде чем редактор успевает мне что-то сказать, киваю в сторону его кабинета:
— Надо поговорить.
Мы заходим, я аккуратно, бесшумно закрываю дверь, поворачиваюсь к редактору, смотрю на него, смотрю на его стол, заваленный бумагами, смотрю на него, на стопки переплётов на полках, смотрю на него, смотрю на него, на него…
— Это не было случайной передозировкой, — говорю я, и чувствую себя свободной. Свободной от Анны.
— Я знаю, — спокойно отвечает редактор, и я падаю в какую-то бездну.
— Она была та ещё стерва. Диктовала условия. Талантливая, конечно, но зазналась со временем. Устал я от неё. Ну, ты-то понимаешь.
Я стою, не в силах вымолвить ни слова. Он знал.
Он. Знал. И ничего не сделал. И, видимо, не собирается. Конечно, он давно понял, чьи это тексты. И что произошло с Анной на самом деле. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но он меня перебивает:
— Думаю, с тобой у нас проблем не будет.
Я не верю. Просто не верю. Но когда он открывает дверь кабинета и жестом приглашает меня выйти, повинуюсь.
— Пошли, посмотрим на нашу красоту.
Я медленно плетусь за ним. Такое чувство, что к моей шее привязан большущий камень, и я медленно иду ко дну. Я твёрдо решаю отказаться от печати тиража. Твёрдо решаю оплатить издательству все расходы, но не дать этой чёртовой книге выйти в свет. А сигнальный экземпляр уничтожить сразу же, как увижу его.
Но когда мы наконец приходим в нужное нам место, и я вижу эту новенькую, сиящую, пахнущую свежим клеем и бумагой книгу, решимость моя поутихает. Я вожу пальцами по гладкому переплёту, как когда-то делала Анна, и не могу поверить, что держу в руках свою книгу. Она потрясающа. О том, чтобы уничтожить её, не может быть и речи. Она действительно великолепна. Внутри неё неплохие тексты, а на красивом, оформленном в моих любимых цветах переплёте — моё имя. Моё, не Анны. И я понимаю, что если откажусь от тиража, предам своё дитя.
Я листаю книгу, натыкаясь на своё имя на титульном листе, его обороте, на последней странице — и улыбаюсь. Это получается само собой. Анна тоже всегда улыбалась.
— Ну как тебе? Нравится? — слышу я, киваю в ответ, и, без сомнения, впервые за долгое время чувствую себя счастливой.
