Сидр для бедняков - [97]

— Суп! — язвительно произнес он, положил нож возле дощечки и продолжал: — Шестьдесят восемь человеку, а его все в кухарках держат! Подумать только! Прежде, когда в доме было полно народу, в этом был хоть какой-то смысл, а теперь… теперь это вообще черт знает что.

Теет снова взялся за нож. В холодной, суровой пустоте кухни он казался каким-то нелепым сказочным чудищем.

— Двадцать пять лет назад я был мастером на деревообрабатывающей фабрике. Под моим началом было шесть человек… А теперь — посмотришь, одна тоска. — Он обернулся и ткнул ножом в грудь кронпринца. — Мне было столько же, сколько тебе, когда я пришел сюда учеником плотника. Пит ван Зипфлих был тогда еще жив. Это было в девятьсот третьем, пятьдесят восемь лет назад.

Теет растопил в сковороде масло и бросил туда нарезанное мясо. Осторожно прижав руку к пояснице, он с кряхтеньем нагнулся, достал из ящика две луковицы, очистил, ополоснул под краном и мелко порубил. Потом стал обыскивать ящик за ящиком, бормоча себе под нос, что нужна гвоздика и лавровый лист. Он попросил кронпринца влезть на кухонный стол и пошарить в коробках, выстроенных по росту на полке. В одной из коробок среди множества пакетиков с лекарствами нашлось несколько жалких лавровых листиков, но гвоздики там не было. После долгих раздумий слуга решил возместить отсутствие гвоздики лишним лавровым листком. Затем он снова занял позицию у плиты.

— Пятьдесят восемь лет назад. А в тридцать лет я зарабатывал пять гульденов в неделю. Потому и не мог жениться. Не нашлось такой, что согласилась бы на пять гульденов в неделю. И все-таки мне жилось лучше, чем тем, кто мог каждую неделю выкладывать на стол по двадцати гульденов, — сыт, одет, обут. Об этом заботилась тетушка Нелли. Но конечно, никакой личной жизни. Зато в годы кризиса работа была, и на том спасибо. А у меня работа была хорошая. Мастер над шестью рабочими здесь, на деревообрабатывающей. А теперь посмотришь — такая кругом тоска, душа болит. Только это не мое дело. Сами разбирайтесь. На мой вкус, нет ничего лучше доброго старого времени. А не так, значит, и никак не надо. Провались все пропадом. Я свой долг выполнил. Доживу свой век у сестры, у которой домик на дамбе, в Эвейке. Вот вашему дедушке хуже… Он хотел вам сегодня кое-что объяснить… Только поверьте мне, от человека на этом свете ничего не остается, имей он хоть двадцать детей или накопи хоть бог знает какие миллионы. Молодые хотят жить по-своему, это уж точно.

— Можно нам погулять? — спросила Мартышка. Она умильно склонила голову набок, хотя ненависть в ее глазах не потухла.

Теет, увлекшись сетованиями, и думать забыл, что дети отсиживают в кухне наказание, и рассеянно и удивленно разрешил.

— Только наденьте пальто, а то простудитесь.

Они натянули пальто. Дождь прекратился. На улице было уже довольно темно. Лес казался совершенно черным. На фоне мышино-серого неба дом торчал огромный и грозный. Окна в ослепительно-белых переплетах сияли черным блеском. Мартышка развеселилась, с воплями гоняясь за белыми, точно привидения, гусями, а те торопливо ковыляли к воде и прятались в камышах.

— «Гуси-лебеди домой, серый волк под горой…»

Гусиный гогот и ее крики спугнули царившую вокруг деревенскую тишину, но понемногу шум утих, и только Мартышка на берегу продолжала неуклюже припрыгивать, взмахивая руками, словно крыльями.

Все это время кронпринц стоял на лестнице, держась пухленькой ручкой за обшарпанные перила, и смотрел на угловатые, как у марионетки, прыжки маленькой фигурки возле самой воды. Он знал, что это Мартышка, но сейчас она была чужой, незнакомой. Он избавился от Теета, от его шарканья и самодовольства, и ему было так легко и свободно, душа его готова была вместить все, что он видел вокруг, каждой клеточкой своего существа он ощущал этот вечерний пейзаж. Вот если бы так было всегда! Раз его душа стала такой широкой, зачем ей снова сжиматься?

Он спустился с лестницы и пошел по хрустящему гравию на задний двор. Там стояло такое же большое и грозное, как сам дом, здание, где размещался склад стройматериалов и лесопилка, носившая громкое название деревообрабатывающей фабрики. Три ряда кирпичных столбов — средний ряд выше других — под двускатной шиферной крышей. Низкая наружная часть обнесена металлической сеткой. Это собственно склад. Внутренняя, высокая часть — деревообрабатывающая фабрика — имеет дощатые стены. На фасаде под кровельным желобом торчат три тяжелых блока. Сбоку наружная лестница ведет ко входу.

Кронпринцу опять вспомнился кисловатый запах раствора и сладкий аромат свежей белой древесины. Сетка, огораживающая склад, походила на садовую ограду жилого дома давних времен. Но она не была заперта на засов, так что кронпринц, подергав, сумел отворить ее и протиснуться внутрь. Наткнувшись на кусок погнутой проволоки, он порвал гольфы, но тем неприятности и ограничились. Осторожными, но уверенными шагами, которые здесь, под крышей, раздавались все же не так громко, как по гравию, продвигался он по бетонному полу, по битому темно-красному кирпичу, грудой сваленному у задней стены, по грязно-серому цементному порошку, по щепе и соломе, узкими проходами между высоких штабелей материалов. Он не замечал, что старые доски, сложенные длинными рядами в метр высотой, поржавевшие бетономешалки и старый насос, тачки, составленные в шеренгу ручками вверх, облеплены высохшим, крошащимся раствором, не замечал, что дерево рассохлось, а местами и сгнило. Гладкие круглые стойки для лесов были сложены между четырьмя подпорками, чтобы не раскатились, с потолка свисали толстые канаты. Перегородки и прочие складские атрибуты аккуратно пронумерованы. В глубине помещался склад инструментов. Он был заперт. Кронпринц прижался носом к окну, но из-за густеющих сумерек и бурой пыли, толстым слоем покрывавшей внутреннюю поверхность стекла, ничего не увидел. Его не беспокоило, что руки у него выпачканы и ободраны, оттого что он то и дело задевал за корявые, неструганые доски и камни. Он обернулся. Впервые за десять лет жизни он почувствовал свои ноги легкими, свободными, готовыми выделывать самые необычные движения. Так, пожалуй, недолго и в пляс пуститься. Он согнул одно колено, присел, подпрыгнул, вытянув вверх руки и пытаясь ухватиться за свободный конец каната, потом лягнул тачку, огласил гулкую пустоту диким воплем и, приплясывая, пошел по узкому проходу, по открытому пространству, вдоль рядов теса и камней, среди щебня и щепы, дважды, трижды, четырежды обежал склад, каждый раз с воплем пинал тачку, каждый раз подпрыгивал и ловил болтающийся конец каната, и каждый прыжок был выше предыдущего, и на пятый раз наконец ухватился; со странным свистящим звуком — от неожиданности кронпринц едва не оглох — канат очень медленно обрушился на него и невыносимой тяжестью, от которой кронпринц сразу почувствовал себя слабым и беспомощным, прижал к бетонному полу.