Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова - [140]

— Вы решили уйти в СССР, — вдруг круто меняет он тему, обращаясь к подсудимым, — когда распродали своих лошадей, когда у вас не стало денег, когда Фын Юйсян появился в провинции, когда жить стало нечем! Нет оснований верить вашей искренности, верить тому, что вы действительно раскаиваетесь! — заключает Павловский.

Затем он переходит к характеристике Анненкова и Денисова и говорит, что по своему складу они совершенно разные люди:

— Если Анненкова я считал для своих лет и своего положения достаточно умным, иной раз желающим быть достаточно дальнозорким, то в то же время социально и политически он остался безнадежно близоруким человеком. Если я считаю его человеком большой храбрости, во время войны он это доказал, то в то же время я считаю, что такая жизнь, которая прошла перед нашими глазами, она была для него сплошной личной драмой по той причине, что он пытался в обстановке, созданной его классом, вырваться из рамок этого класса и создать что-то свое, личное, особенное, и, к сожалению, обладая большим индивидуальным характером, он мог бы добиться больших результатов. Но в то же время та среда, из которой он вышел, молоком которой он был вспоен, интересами которой он жил, к целям которой он стремился, не выпустила его из своих рук. Он не мог оторваться от этой среды — получился разрыв!

Анненков пытался доказать, — продолжал Павловский, — что он откровенен и с полной, открытой душой, с искренностью выкладывает то, что было в его деятельности, и то, что знает, что передает себя полностью в руки пролетарского правосудия. Но он был все-таки неискренен, — делает он вывод и в доказательство своей правоты приводит несколько второстепенных, не имеющих значения для дела, фактов, — сказал, что никогда не носил полушубок, а Денисов сказал, что носил, имел девять лошадей, а суду этого не сказал, и другие…

Считаю необходимым остановиться на вопросе относительно личной расправы. Воронцова уличила Анненкова в том, что это было. Вордугин показал, что в Верхне-Уральске Анненков лично уничтожил крестьянина. Для меня совершенно ясно, — заявляет гособвинитель, — что, хотя и нет у нас достаточно материалов, но это еще не доказывает, что действительно эти факты преувеличены! Ясно, — развивает он свою мысль, — что Анненков, который был лихим наездником и бойцом, который должен был своих бойцов увлекать личным примером, поднимать дух в них своим присутствием, несомненно, не отставал и на фронте кровавой расправы, чтобы его агенты не могли подумать, что в этом Анненков не является примером!

Он был самым сильным человеком в отряде. Он был чуть ли не лучшим скакуном (так сказал Павловский. — В. Г.) и имел десять призов за офицерские скачки. Если он должен был в своем отряде быть храбрым и лучшим бойцом, то он должен был быть и лучшим палачом! Это мне совершенно ясно и непреложно!

После этого голословного, неподобающего для государственного обвинителя заявления Павловский переходит к столь же уничижительной характеристике Денисова, которую мы уже знаем.

— Я считаю, что активная борьба, вооруженная борьба, которую атаман Анненков вел в тот момент, когда он выступил против Совета казачьих депутатов и им объявлен вне закона, его переход на сторону чешского майора Гануша и совместное выступление с ним в районе Марьяновки, — эти действия полностью подпадают под все преступления, предусмотренные статьей 2 Положения о государственных преступлениях. Точно так же вооруженная борьба, в которой принимал участие Денисов, полностью подпадает под эту статью.

Я считаю, что тот путь, который прошел Анненков, начиная с расстрела первого крестьянина на Верхне-Уральском фронте и первых четырех рабочих на Белорецких заводах, переход к Ишиму, к Семипалатинску и Семиречью, вплоть до расстрела своих солдат, желающих идти в Россию, — полностью подпадает, даже с избытком, под статью 8[111].

Двух мнений быть по этому поводу не может. Не может в настоящий момент советская общественность, несмотря на общепризнанное милосердие пролетарского правосудия, пренебречь теми тысячами и десятками тысяч заявлений, которые стекаются к красному столу выездной сессии Верховного суда.

Я, товарищи, — поворачивается он к судьям, — обращаюсь к вам и прошу вас, когда вы в совещательной комнате будете решать вопрос о судьбе Анненкова и Денисова, вспомните о тех живых свидетелях, которые прошли перед вами. Я прошу вас вспомнить о слезах десятков тысяч матерей, жен, мужчин, которые пролиты были над теми могилами, которые были воздвигнуты волей Анненкова и Денисова.

Я, товарищи судьи, прошу вас не пройти мимо тех слез, которые через восемь лет после совершения преступления смывали воспоминания о пережитых ужасах и тяжести личных утрат. Я прошу не забывать слезы, которые через восемь лет были принесены и пролиты здесь, перед вашим столом.

Страстно желая выполнить поставленную задачу по ликвидации Анненкова и Денисова, Павловский применял все свое красноречие, давя им на психику судей и аудитории, готовя их к восприятию того требования, которое он через несколько секунд выскажет в виде просьбы:

— Наконец, я прошу помнить, что напротив дома, в котором происходит сейчас заключительная часть процесса над Анненковым и Денисовым, расположена братская могила, в которой закопаны жертвы, расстрелянные Анненковым (в братской могиле нет ни одного человека, расстрелянного по приказу Анненкова. —