Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова - [138]

— Я не знаю уголовного права, — начал он, — и не буду квалифицировать действия подсудимых по отдельным статьям. Это — дело прокурора, он сумеет найти должную характеристику преступлений обвиняемых!

Далее он сопоставляет Анненкова с Дутовым и Семеновым и характеризует его не как рядового атамана, а как одного из атаманов «решительных и зверских».

— В истории Гражданской войны были всякие жестокости и гнусности. Бывали случаи, когда сдирали кожу с рук красноармейцев и делали из нее перчатки, но Анненков пошел еще дальше. Ряд пылающих деревень, заживо сожженные люди, поднятые на штыки дети, поголовное насилование женщин — это не сон и не легенда, а трагическая действительность вчерашнего дня! — живописал он и вдруг допустил ляп, который потом вынужден был смягчать гособвинитель, — мы судим Анненкова за его монархизм, как его идею, хотя за идеи не судят! — поправляется он, но поздно: слово вылетело, обнажив суть процесса.

— В республике и до сих пор немало старичков-монархистов, которые до сих пор ждут какого-нибудь Николая, — продолжал Мустанбаев. — Ему было по пути решительно со всеми, кто ведет борьбу против советской власти. Колчак и Директория, Нокс и Хорват, Дутов и Семенов, хоть черт, хоть сам сатана! А дальше? — вопрошает он и отвечает: — Кирилл, или Николай Николаевич, или Хорват и Колчак! Но почему Колчак, почему Хорват? — вновь спрашивает он сам у себя. — Почему не я? Почему мне самому не козырнуть на Наполеона?!

Представляет ли Анненков идеологического представителя заблудившихся националистических элементов, которые, может быть, заслуживают снисхождения? — звучит очередной его самовопрос. — Трижды нет! — отвечает он привычно себе. — Все действия Анненкова от Славгорода до Орлиного гнезда — сплошная уголовщина!

Не мог не остановиться Мустанбаев и на притеснениях анненковцами киргиз:

— Нет овса — ну, значит, надо драть с киргиза! Если он не виноват — тоже дери!

Заканчивает речь Мустанбаев мощно:

— Вспомним камыши Уч-Арала и ущелье Орлиное гнездо, где творились одни из потрясающих трагедий, какие знает мировая история, невольно возвращаешься к событиям Варфоломеевской ночи!

Соглашаясь с предложением Яркова, Мустанбаев требует для Анненкова самого сурового наказания и заканчивает речь скрытой угрозой:

— Если почему-либо суд найдет возможным оказать снисходительность, то она казакским (Так в документе. — Примеч. ред.) населением не будет понята!!

Речь третьего общественного обвинителя рабочего Паскевича была продолжительнее всех. Его текст был четок и продуман. В ее подготовке чувствовалась чья-то опытная рука и явно не рабочий почерк.

Охарактеризовав жизнь Анненкова как служение черной реакции, Паскевич заявил, что послан на суд «не для того чтобы говорить о прекрасных качествах атамана Анненкова и Денисова, а для того, чтобы взвесить их общественную роль, то политическое дело, которое они сделали, тот ущерб, который причинен ими делу мировой пролетарской революции, и на основании этого анализа сказать свое слово, какой должен быть приговор атаману Анненкову и его сподвижнику Денисову».

Перейдя к характеристике колчаковщины, «участником которой был Анненков», Паскевич говорит, что она является последней отрыжкой отжившего самодержавного строя и несет в своем зародыше продукты собственного разорения. Оценивая социальную сущность колчаковщины, он утверждает:

— Это <…> прежде всего <…> съехавшиеся со всех концов взбаламученной России в Западную Сибирь бежавшие помещики с Поволжья и других мест, затем представители сибирской промышленности, которым нужна была сила, которую можно было направить на рабочий класс и захватить в свои руки власть. Неприкосновенность частной собственности, возвращение частной собственности на землю, полное уничтожение завоеваний рабочих и крестьян — основа программы Колчака.

— Собрав людей «без вчерашнего дня», — переходит Паскевич к Анненкову, — которые присваивали себе звания офицеров, ложно напяливали на себя георгиевские кресты, которые заявляли, что вместе с атаманом Анненковым готовы пограбить трудовой люд и готовы обагрить руки в крови трудящихся, Анненков отправился спасать Россию.

Далее Паскевич, опираясь на показания свидетелей, приводит примеры зверств анненковцев, характеризуя колчаковцев и анненковцев как шайку бандитов и называя их шакалами.

— Здесь, на суде, — говорит он, — несколько раз мы встречали попытку отмахнуться от крови, ужас которой предстал перед нашими глазами. Мы видели здесь попытку сказать: «Я этого не видел!», «Я отдавал распоряжения, чтобы прекратить все бесчинства!» Крестьяне хорошо помнят, как их обманывал Анненков, а потом порол и расстреливал. Они не верят в искренность его раскаяний.

Когда перед ними ставится вопрос, что атамана Анненкова можно если не простить, то зачесть ему хотя бы то, что он пришел покаяться, они говорят, что не верят в это раскаяние. Они говорят, что практически нецелесообразно оставить человека, который весь путь по Семиречью прошел атаманом. Они говорят о том, они не верят, что атаман Анненков свое слово служить верой и правдой советской власти исполнит, что он не воспользуется первым подходящим случаем, для того чтобы активно выступить против советской власти.