Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова - [129]

Многие партизаны не станут отрицать, что большое смущение внесли в их души как самый факт „раскаяния“ атамана Анненкова, так и его призыв возвращаться на Родину.

Целью настоящей статьи является стремление рассеять это смущение, помочь сделать правильные выводы из факта нахождения Анненкова в стане большевиков и его обращения.

Первое утверждение: атаман Борис Владимирович Анненков к большевикам не перешел. Он был насильно сдан красным ставленником маршала Фын Юйсяна — начальником его штаба — генерал-губернатором провинции Кансу[100], где атаман проживал последнее время.

Краткая история этого такова. После трехлетнего заключения в тюрьме в Урумчи (китайский Туркестан, провинция Синьцзян) Анненков переехал в соседнюю провинцию Кансу. Здесь он приобретает большие симпатии у генерал-губернатора, с которым заключает договор об улучшении породы лошадей. Всем известна прекрасная конюшня атамана Анненкова, которую ему удалось сохранить. Решив одновременно заняться и земледелием, Анненков выехал с этой целью к Тибету и обосновался в 100 милях от Ланьчжоу-фу. Все шло хорошо, пока провинция Кансу не стала подвластной маршалу Фын Юйсяну, который сразу назначил своего начальника штаба генерал-губернатором. Под влиянием директив советских частей в Китае и в Монголии, Фын приказал в декабре 1925 года арестовать Анненкова, предварительно предложив ему перейти к красным, на что атаман, по словам русских офицеров, ответил:

— Лучше расстреляйте меня здесь!

В дальнейшем сведения о насилии, произведенном над атаманом Анненковым, подтвердились, и его друзья в Шанхае обратились к Комиссару по иностранным делам с просьбой содействовать освобождению атамана. От проживающего в Ланьчжоу-фу друга Анненкова 27 апреля с.г. было получено письмо, где он пишет, что атаман и его бывший начальник штаба Денисов по-прежнему находятся в тюрьме и их принуждают ехать на „свидание“ в Баоту — пункт на пути расположение красных войск.

Совесть партизан может быть спокойна. Атаман Анненков не перешел к красным — над ним совершено насилие. Это обычный прием советской власти: как всегда в таких случаях, красные заставили его писать то, чему он сам, конечно, не верит. Здесь были какие-то трагически исключительные обстоятельства, остающиеся для нас пока тайной. В своих обращениях атаман взывает к чувству долга перед Родиной, любви к ней и т. д. Слишком часто у него повторяется „Родина“.

Но какая же родина может быть у интернационалистов? Они так много поработали над тем, чтобы вытравить понятие о родине, чтобы атаман, будучи умным человеком, не понимал, какую цену мы придадим его словам о родине при существовании советской власти.

Дальше Анненков пишет, что советская власть „проводит работу“. Где же атаман увидел эту „строительную работу“? В тюрьме Ланьчжоу-фу или в монгольском штабе красных? Слышим, атаман, понимаем тебя, но „строительной работе“ красных не верим.

Какое же мы должны иметь отношение к „раскаянию“ атамана Анненкова? Только одно. От всей души выразим ему наше сочувствие и пожелаем ему поскорее освободиться от нравственных мук, происходящих от роковой, может быть, необходимости подписываться под тем, против чего восстает и возмущается душа. Атамана Анненкова нет среди партизан. Но славные традиции, сильный дух и непреклонная воля к борьбе с врагами Родины большевиками, вдохновленные атаманом Анненковым, останутся, а характер его писем еще больше укрепит партизан в этой воле»^{234}.

Однако руководство белой эмиграции было взбешено. В день опубликования сообщения о добровольном переходе Анненкова на сторону Советов и его обращения в ВЦИК и к соратникам, бывший полковник Генерального штаба Н. В. Колесников опубликовал в шанхайской эмигрантской газете «Россия» статью под названием «Атаман», в которой выплеснул на Анненкова все свое негодование его поступком и дал уничтожающую характеристику атаманщины.

«Еще сравнительно недавно доктор Казаков, большой патриот и председатель одной из крупнейших организаций, получал письма от атамана Анненкова, клявшегося и уверявшего в своей ненависти к большевикам и преданности России. Почти год тому назад у меня в кабинете сидел начальник его штаба генерал-майор Денисов и рассказывал об испытаниях, пережитых Анненковым в китайской тюрьме и о том, будто бы атаман Анненков пишет свои мемуары, которые он желал бы опубликовать в газете.

Я — не большой поклонник атаманов и „атаманщины“, мне больше нравится государственная власть Колчака, Деникина, Врангеля. Не лежит моя душа к этой вольнице разнузданной, к ничтожеству, стремящемуся „рассудку вопреки“, „наперекор стихиям“ выскочить обязательно из толпы, козырнуть на Наполеона, без мозгов великого корсиканца, а только примеряя на пустую черепную коробку треугольную шляпу великого человека.

Да не сочтут „товарищи“, которым он поклонился сейчас до земли, подметая <…> челкой грязь с сапог комиссаров, что я обрушиваюсь на „атамана“ исключительно потому, что вот-де такой великий человек, а „признал“ же советскую власть. Нет, не в этом дело. Я отлично знаю, что атаман Анненков своим переходом сотворил грязное, тяжелое для эмиграции дело. Уже наличие разыскивающих атамана показывает, что он скоро сформирует шайку своих приверженцев и недаром его советская власть разыскивала столько времени…