Сибирь - [6]
После конференции мы отправляемся на Ярославский вокзал, тоже построенный в псевдорусском стиле: массивные фасады, колонны. Крыша-терем. В VIP-зале нас ждет прием, а также ожидает группа детей, одетых в национальные костюмы из блестящей ткани. На окнах висят бледно-желтые нейлоновые волнистые шторы, модные в советскую эпоху, которые можно было найти повсюду в Восточной Европе.
Мы следуем к перрону, каждого ведет ребенок, держащий красные и синие шарики. Времени у меня только чтобы сфотографировать электронное табло, от которого может закружиться голова. Маршрут, направление: Воркута, Архангельск, Иркутск, Владивосток, Пекин. И на нашем вагоне эти невероятные слова, которые я перечитываю по несколько раз: «Москва — Владивосток». Два предназначенных для нас вагона украшены надписями в сине-бело-красных тонах, общих для русского и французского флага. Название поезда написано кириллицей: «Блез Сандрар». Нас ожидает целая толпа: фотографы, оркестр. Наконец мы садимся, меня охватывает сильное волнение, первый стук колес, поезд медленно трогается, дети машут флажками, звук оркестра удаляется, перед нами 10 тысяч километров неизвестных просторов, рек, городов, лесов… Но разве я немного не у себя дома в транссибирском экспрессе? Разве даже сама Транссибирская магистраль хоть чуть-чуть не принадлежит мне, как и большинству французов? Ее строительство стоило 500 миллионов долларов, и моя семья тоже немного заплатила, подписавшись на один из многочисленных государственных займов, выпущенных Россией после альянса с Францией в 1892 году. В частности, чтобы финансировать это строительство. Известно, что из этого вышло: туда ушла треть французских сбережений. Я знаю в Анжере семью, которая развлекалась, полностью обклеив большой чердак бесполезными облигациями.
Уже почти 17 часов. Погода серая, теплая, пасмурная. С помощью Kr. я вывешиваю в коридоре карту Транссибирской магистрали, которую распечатала еще в Париже. Увидела ее назавтра отклеившейся; справедливости ради должна добавить, что я прижала ее только на кусочек жвачки, которая и держала карту до самого нашего отправления… Затем я прокладываю себе путь между чемоданами, растягиваюсь на кушетке головой под гамачной сеткой, подвешенной под зеркалом в красивой рамке в стиле ар-деко, и пью мой первый яблочно-вишневый сок. Я слегка разочарована, что не провела ночь в поезде, так как ощущение удаленности возрастает, если ты спал в вагоне и прибыл рано поутру. Меня все очаровывало во время первого путешествия в Нижний Новгород: отправление поздним вечером, спальные места и самовары в каждом купе, большая толпа на перроне, даже более живописная, чем теперь, узбекские и казахские лица и даже китайцы в синих пальто. Однако мне все нравится в поезде, где мы устраиваемся, его немного спартанский комфорт. Это, к счастью, не Трансъевропейский экспресс, кипяток в самом конце вагона… Душа нет вообще, а туалеты закрываются перед каждой остановкой и еще долго после нее. Знаменитые волнистые занавески на окнах наших двухместных купе первого класса, четырехместных купе второго класса и плацкартных (вообще без купе) местах. Хотя вагоны и не такие примитивные, в каких я ездила в Китае в 1994 году: деревянные нары без матраца с колючей циновкой. Моим соседом тогда был умирающий, которого везли домой. Всю ночь к его руке была прикреплена капельница, а выносили его на носилках через окно.
Мы спешим отодвинуть и убрать занавески, чтобы видеть и фотографировать пейзаж. Купе такие малюсенькие, что мы еле разместили наши вещи. Из соседнего купе я слышу голос G. G., жалующегося на монументальный размер своего чемодана, монстра, сверкающего металлом… Ко мне опять возвращаются воспоминания о поездке в Нижний Новгород, раннее прибытие, огромное зеркало Волги и за ней бескрайняя степь, уходящая за горизонт, прогулка вдоль берега замерзшей реки со студентом Андреем и рыбаки, сидящие на своих табуретах над лункой, просверленной во льду коловоротом. Это была эпоха великого переворота. Виктор Черномырдин был тогда премьер-министром, обвиненный впоследствии в том, что стал олигархом и сильно разбогател. Тем не менее его кончина в 2010 году произошла практически незамеченной. На его похоронах президент Медведев сказал: «Самым большим испытанием для него было руководить правительством в девяностые годы, которые были самыми трудными». По меньшей мере пятикратное увеличение цен, инфляция, достигшая к концу 1992 года 2600 процентов, экономика в руинах и всеобщее отчаяние…
Вскоре нас привели показать небольшую квартирку, где в ссылке проживали Анатолий Сахаров и Елена Боннэр. В совершенно обычном квартале их жилье было довольно комфортабельным для советской квартиры. Но это ничтожная компенсация за то, что он вынужден был там жить, вдали от любого общения и контактов в городе, закрытом для иностранцев.
В день его смерти 14 декабря 1989 года я была в Москве на неделе, организованной France-Culture. Уникальное совпадение — Антуан Витез тоже был там и готовил к постановке «Федру», которую помешала осуществить его смерть 1 мая 1990 года. В конце моей командировки, это было воскресенье, Витез пригласил меня в «Белград» и предложил прогуляться по Арбату. Он жил в гостинице, где, как и в нашей, царила удушливая жара. У меня в номере минимум 90 градусов, говорил он. Я и сама вынуждена была держать окно всю ночь открытым, так как радиатор не регулировался, хотя ночью было 20 градусов мороза. Это и есть социализм: постоянный бардак, всеобщее презрение к общественному имуществу. В эти же годы в Кракове, когда я попросила отрегулировать слишком шумный вентилятор в моей ванной комнате, один рабочий был счастлив затолкать туда отверткой бумажную салфетку. В течение нескольких минут лечение радикально помогло, и вентилятор угомонился.
