Сибирь - [48]

Церемониальные, дружелюбные, немного напыщенные ответственные работники вчетвером объясняют нам, в чем состоит их работа, и в завершение предлагают прохладительные напитки, пирожные и дарят очень красивый разрезной нож для бумаги. Больше всего меня растрогали молодые слепые девушки, занятые изготовлением бумажных птиц. Сжимается сердце при виде этих ловких белых пальцев, складывающих тонко нарезанные полоски бумаги, в то время как их лица и глаза кажутся далекими и отключенными от происходящего.

Можно было бы подумать, что день закончен, но нет: нужно идти в книжный магазин «Топ-книга», в котором очень мало посетителей. Такая хорошая погода, все люди на дачах, слегка смущенно объясняют нам работники магазина. Как я их понимаю! Я удерживаю себя от разговора о пророке Аввакуме, опасаясь услышать то же, что молодая девушка в прошлый раз ответила на вопрос о Солженицыне: «Мы читаем Бегбедера!»

Я цитирую Улицкую, Аксенова, Маканина, Ерофеева. Вспоминаю, что сегодня день рождения Пушкина, родившегося 26 мая (или 6 июня по другому календарю). Я не очень хорошо помнила анекдот, чтобы его рассказать, я вспомнила его позже: он так любил читать, что его нашли спящим в библиотеке. Наши слушатели, в свою очередь, говорят о большом влиянии французской литературы. Но разве все это еще правда? Разве мы, французские авторы, все еще представлены в сегодняшней России? С тех пор, как Золя и реалисты XIX века исчезли вместе с СССР?

Улыбки, несколько автографов на книге на французском и русском языках, где собраны произведения каждого из нас. Потом — не могу поверить! — так как еще только 19 часов: филармония! Мы уезжаем из Красноярска поздно ночью, но перед ужином приглашены на один из тех концертов, которые я не очень люблю: «Шедевры мировой классики на берегах Енисея». В программе кроме прочего произведения Мендельсона и Рахманинова. Я должна признаться, что очень плохо знаю творчество Рахманинова. Но в этот вечер я открыла для себя очень красивое произведение — кантату «Весна». История казака, который хочет отомстить неверной жене, но наступает весна, и он отказывается от своего замысла. Нигде, как в Сибири, без сомнения, можно быть таким чувствительным к этой теме — в прямом и, мне кажется, в переносном смысле: кто может остаться бесчувственным, когда что-то грандиозное начинает происходить?

Красивые лица в оркестре и в хоре. Я фотографирую. Усталость улетучивается! И музыка добавляется к тому, что меня уносит. Радость и что-то еще. Покачивание, легкое головокружение и что-то вроде тревоги, как будто движение поезда продолжается в нас даже на остановках. Но это также и более потаенное чувство: чувство ускользающего времени… Медлительность нашего продвижения обязывает нас менять ритм и, несмотря на нашу очень насыщенную программу, находить что-то вроде ощущения античного, архаичного покоя по мере пересечения этого бесконечного пространства. Мы слегка забываем о нем днем, во время встреч, но как только мы останавливаемся, это ощущение возвращается. Возможно, это оно и защищает нас от усталости.

Чудо путешествия. И какого путешествия! Оно уводит нас назад к опыту, сегодня ставшему редким: опыту путешественников того времени, когда Дидро понадобилось два месяца пути, чтобы доехать до Петербурга, а Бальзаку две недели, чтобы приехать к своей возлюбленной мадам Ганской на Украину. Владивосток еще далеко, в самом конце этой железной дуги, которая следует округлости глобуса и которую мы пройдем как в старые времена, когда у людей не было другого выбора и пространство вынуждало их больше, чем сегодня, подчиняться времени…

Именно для этого время и пространство, небо и земля, обычно подгоняемые нашими заносчивыми желаниями, вновь обретают свое бесконечное великолепие, состояние новизны, в котором человек также чувствует себя новым. Путешествие на самолетах, эти абсурдные прыжки морских блох, которые мы постоянно делаем по поверхности планеты, не открывают нам мира. Они позволяют нам узнать самые отдаленные от нас уголки мира, но и сужают его: мир становится узкой тюрьмой, в которой мы обеспокоенно натыкаемся на стены… Это, несомненно, шок, опуститься на посадочную полосу, с глазами, воспаленными от южного солнца и от бессонницы, и изумление от краткосрочного столкновения с совершенно другим миром. Но смена часовых поясов — очевидное доказательство, что мы где-то очень далеко, не воссоздает в нас физического, телесного чувства принадлежности к конкретному миру, катящему свои составные части в бесконечность. Наоборот.

Иногда эта медлительность, это растяжение времени нас беспокоит, нервирует, вгоняет в страх: мы от этого давно отвыкли, медлительность для нас означает смерть. А с другой стороны, то, что воспринимается с радостью, мы скользим в этом медленном течении вещей. Сибирь, Сибирь!

21 час 30 минут. Ужин в ресторане «Урарту». Кто это, что это Урарту (сейчас у меня нет никакой возможности узнать об этом)? Жид где-то пишет, что путешествия вас ничему не учат. Я хорошо понимаю, что он имеет в виду: он, который смог извлечь уроки из своих поездок в Конго и в СССР. Жид говорит, что путешествия имеют смысл только при условии наличия первоначальных знаний, которые они либо оспорят, либо обогатят. Опыт без знания ничего не значит; и знание становится живым, активным и действующим, только когда чувственный опыт его стимулирует.