Сиамские близнецы - [5]

Оказавшись на Виктори-стрит, Дорн неторопливо пошел к знакомому ресторанчику — но он оказался закрыт по случаю траура.

«Куда же пойдет мой связник? — раздумывал Дорн, стоя перед уличной тумбой со старыми афишами. — В Баттерси? Он решит, что и тот паб наверняка закрыт. Значит, в три он придет в ресторан штаба "Лиги". Наша забегаловка не закроется даже по случаю смерти местоблюстителя российского престола, наоборот, еще и продлят часы работы, чтоб помянуть так помянуть…» — и Дорн зашагал к остановке автобуса.

Дорн «Лигу по борьбе с III Интернационалом» презирал. Худосочная белоэмигрантская контора. Можно не обращать внимания, если бы ее кураторы, генералы фон Лампе и Шатилов, не открыли диверсионной школы. Если бы они не обращались за помощью в рейх и рейх — точнее, СД, а еще точнее — Гейдрих — не оделил бы «Офицерскую школу новейшей стратегии» аппаратурой, пособиями, инструкторами. Дорн и Дост порой сами вели там занятия по указанию Берлина. И всякий раз, пересказывая бывшим русским офицерам, людям русским, военную доктрину НСДАП, Дорн надеялся увидеть на их лицах гнев, протест в их глазах. Не могут же они не понимать конечной цели территориальных претензий Гитлера! Не могут не разглядеть за националистической фразой призыва старого, как ржавые доспехи ливонского рыцаря, — «Дранг нах Остен!».

В ближайшем к штабу киоске Дорн купил вечернюю газету. «Король умер — да здравствует король!» Пресса уже заговорила о престолонаследнике. Эдуарду VIII сорок один год, холостяк. А вот и портрет Уэллис Симпсон, бывшей кинозвезды, дважды разведенной американки. Никаких комментариев к снимку, ведь каждый лондонец знает, что молодой король влюблен в миссис Уэллис.

Дорн уютно устроился в холле, решил дождаться связника здесь, тем более ресторан почти пуст, незачем привлекать к себе внимание. Еще раз посмотрел на фотографию миссис Симпсон. Красавица. Но возможен ли брак короля Великобритании и женщины «с прошлым»? «Дохлый номер, — подумал Дорн. — Эдуарду вряд ли позволят жениться на ней. Не королевское это дело — большая чистая любовь. И я в полной мере могу посочувствовать королю. Нам обоим заказано личное счастье…» — Дорн прикрыл глаза, откинулся на спинку дивана. Из всех запретов, которые Дорн наложил на себя, самым тяжелым оказался запрет вспоминать мать, сестру, а теперь и Лору Гейден. Долго он не верил в ее гибель, пока Фриц однажды… — нет, нет, он забыл тот слишком откровенный разговор, иначе был бы обречен каждое утро просыпаться с мыслью, что рядом — убийца твоей возлюбленной и ты вынужден ему улыбаться. «Вот каким ты стал, — подумал о себе Дорн, как о постороннем человеке. — Ты научился и в горе трезво оценивать, что тебе на пользу, тебе и — главное — делу. Оттого и миришься с Фрицем. А тебе давно следовало его убить, задушить ночью… Сухой и расчетливый, ты не сделаешь глупости. Ты даже уже не бунтуешь, как прежде, когда хотелось на весь мир кричать: "Я другой!" — тот, другой, теперь существует только на фотокарточке в доме на Зверинской улице, есть такая в Ленинграде. Господи, за что это все мне? За что это Сергею Морозову? Только за то, что он — Роберт Дорн?… Почему связник запаздывает?» — Дорн чувствовал, надо немедленно подавить раздражение. Отчего это ему, преуспевающему дельцу, беззаботному холостяку, раздражаться и унывать?

Дорн решительно встал и вошел в обеденный зал ресторана. На часах было пять минут четвертого. Если через пятнадцать минут связной не появится, значит, завтра снова — к аббатству.

Дорн неприязненно посмотрел на обедающего князя Багратиони, прошел в дальний угол зала и занял столик на двоих.

«Этот князь, видно, большой проныра. Зачем-то сидит на моих лекциях. Уж не из тех ли он, кто никак не уймется? Да вроде возраст не тот, чтобы диверсиями заниматься. Или он из РФП[1]? Кажется, он бывает в штаб-квартире Родзаевского. Родзаевский — выродок, и России не знает, и любить ее не может, даже "по-своему", как любят здесь. Он любит деньги… Марки, лучше — доллары. Князь Багратиони богат, может быть, Родзаевский интересуется деньгами князя? Неужели Багратиони субсидирует РФП? А вообще его трудно понять. Он обычно или молчит, или шутит. Шутит… Говорят, радиолюбитель. Тут, конечно, все на свой манер с ума сходят, однако радио — не коллекция марок».

Дорн поймал на себе пристальный взгляд Багратиони, отвернулся, досадуя на опаздывающего связного.

IV

Официанты с офицерской выправкой разносили ботвинью, подозрительно похожую на свекольник. К тому же из старой свеклы. Князь Багратиони задумчиво сидел над тарелкой, вспоминая солнечные блики на фамильном столовом серебре. Тогда, в Новокрещеновке, в Костромской губернии, в его имении, в свекольнике зеленела нежная молодая ботва. Вот то был свекольник, никакой аристократической ботвиньи не захочешь. Здесь лишь тень и русских блюд, и русской жизни… Придешь в этот штаб «Лиги» — глаза невольно ищут паутину, так и кажется, что она свисает с портретов Николая II, великого князя Николая Николаевича, Колчака, Врангеля… Но на уборщиц жаловаться нельзя, нет паутины, а вот затхлость есть. Суетятся люди в старых мундирах со старыми погонами — костюмированный бал! А они словно не понимают, всерьез пишут циркуляры, всерьез перекладывают стопки бумаг и газетных вырезок. Новое дело нашел себе фон Лампе: составлять ежедневный обзор советской прессы, бюллетень вывешивать, это, значит, чтобы показать сменовеховцам, как в Совдепии плохо. Вовсю пишут о политических процессах, уповая, что «скорпион отравит сам себя» — так предпочитает теперь выражаться генерал Шатилов. Однако снова Россия — держава великая, индустриальная держава, и шагает вровень со всей Европой, даже чуть впереди. И это после такой разрухи, таких сражений, после интервенции, после Брестского мира, когда, казалось, еще немного — и от бескрайних просторов останется одно княжество Московское! Но об этом говорить господам из «Лиги» неинтересно. Придется же признавать вклад большевиков в величие и славу русской земли.