Сиам Майами - [27]

Он протиснулся в туалет, разгоняя ладонью дым. Когда он приподнял ее лицо за подбородок, на него глянули стеклянные, незрячие глаза. В сумке валялись коричневые самокрутки со свернутыми кончиками. Он выгреб все это хозяйство из сумки, поднял наркоманку с унитаза, открыл крышку и смыл все самокрутки на пробегающие внизу шпалы.

— Сиам?

Он отнес ее в купе.

— Подонок Додж! — простонала она. Ее накрашенные веки были закрыты, но подрагивали. — Как он меня унизил! Маленькую, молоденькую дуру, рвущуюся на сцену! — Она прикусила губу, чтобы не разрыдаться. — Вот подонок!

Он усадил ее в кресло. Вагон залязгал перед остановкой. Снаружи раздавались звонки — состав приближался к станции. Барни заглянул в туалет, отмотал туалетной бумаги, смочил ее водой, вернулся к Сиам и смыл с ее лица копоть.

— Оставь меня в покое! — огрызнулась она, не открывая век. — Как можно отомстить таким подонкам? — Она схватила себя за горло, едва не вонзив в него ногти, покрытые серебристым лаком. — Какая я уродина! Уродина, как все эти Хобокены, Вихокены, Ньюарки, Юнион-Сити!

Он сходил за новой порцией мокрой бумаги. Пока он вытирал ей лицо, она причитала:

— Я выступала в Ойл-Сити, Хаммонде, Гэри, Ист-Чикаго, Гузпорте. Видишь, какая я известная! — На мокрой бумаге появились разноцветные полосы. — Мои глаза! — завопила она и прижала ладони к вискам. — Глаза!

Он приложил мокрые бумажные комки ей к глазам.

— Ооооо! — Ей стало легче.

Барни убрал от ее глаз мокрую бумагу. Она была покрыта синими и черными разводами от туши. После этого стал вытирать ей лицо собственным носовым платком. Сиам распахнула глаза и попыталась сфокусировать взгляд.

— На что ты пялишься? — Его взгляд показался ей безразличным, и она не смогла этого снести.

Без грима она выглядела здоровой молодой девушкой. Обильная косметика делала ее излишне зрелой и непохожей на саму себя.

— Ты красива сама по себе.

— Можешь навалить себе в шляпу. — Было видно, что комплимент пришелся ей по сердцу.

— Юнион-Сити. — Проводник забарабанил в стенку.

Поезд подполз к перрону. Вереница носильщиков дружно выдыхала утренний пар.

— Я не могу надеть эти туфли. У меня раскалывается голова.

— Надень другие, — спокойно посоветовал он. — Поезд подождет.

Поезд с лязгом остановился.

— Надень другие туфли.

— Они у меня не с собой, а в багаже.

Она нервно достала из сумки радиоприемник, включила его и приложила к уху. Он видел, что она делает это не для того, чтобы послушать музыку, а чтобы прогнать из головы мысли о неразрешимой проблеме обуви. Раз она слушает транзистор, значит, проблемы более не существует.

— Я вижу в твоей сумке босоножки.

— Ни в коем случае! — Она бросила громко звучащий приемник в сумку. — Не желаю расхаживать в чистых босоножках по этому грязному вагону, который не мели со времен Гражданской войны.

— Ладно, — уступил он, — но хотя бы выключи радио.

— Не смей трогать мои босоножки.

— Не буду.

— Багаж разгружен, — сообщил проводник, желая их поторопить.

— Бери туфли.

Он подсунул одну руку ей под колени, второй обнял за талию и поднял. Выходя из купе, он оглянулся и увидел на сиденье ее сумку. Придется использовать ее ноги как крючок. Когда сумка была подцеплена за ремень, он вынес певицу из вагона и донес до ближайшего такси — старого, просторного. Уложив ее на заднее сиденье, сам сел на откидное.

— Как самочувствие?

Она обреченно улыбнулась и буркнула:

— Проще сдохнуть.

Барни вытер лоб. Это только начало гастролей. Он уже не сомневался, что будет зарабатывать деньги в поте лица. Им предстояло остановиться в городе, хотя выступление должно было состояться в ближнем пригороде. Он был доволен, что она не увидела, что представляет собой отель, к которому они подкатили. Возможно, она догадывалась, что это такое, и нарочно не смотрела. Из мрачного строения никто не вышел, чтобы помочь им разгрузить багаж.

— Выйдешь сама? — спросил он.

Она села; он видел, что инстинкт запрещает ей смотреть в окно машины. Он вышел и распахнул дверцу. Она вылезла с довольно терпеливой улыбкой на лице. Набрав в легкие побольше воздуху и не глядя на отель, произнесла:

— Ладно, надзиратель.

Она двинулась вперед, но не рядом с ним, а позади, пользуясь им, как щитом. В темном мраморном вестибюле с белым, точно в ванной, кафельным полом он понял, почему ей потребовалась защита. Его не удивило, что она надела темные очки. В них Сиам не только не видела плачевной обстановки, но и скрывала свое испуганное лицо, придавая ему непроницаемость.

Дежурный под неоновым указателем медленно отложил газету и дождался новых клиентов.

— Вы от Зигги Мотли?

— Да, — ответил Барни.

Дежурный спустился с небес на землю. Он окинул Сиам оценивающим взглядом, но не ради удовольствия, а ради того, чтобы разобраться, что она за птица. Одного взгляда на этого преждевременно усохшего субъекта было достаточно, чтобы узреть в нем яростного противника любви вне брака. Людей, заподозренных в пристрастии к сексу, он обдавал презрением. Пуританство помогает таким, как он, превращать зачастую собственную сексуальную ущербность в достоинство.

— Позвоните мистеру Мотли, прежде чем снимете номер. Телефон там, под головой лося.