Шырь - [20]

— Как поживает ваша мама — великая княгиня?

— Сейчас она живет в Швейцарии. Когда во время нашей последней встречи я, прощаясь, сказал ей: «Мама, держи поводья, летим к обрыву», она прослезилась и ответила: «Сын, глаза мои застлала пелена, и я не вижу крылатых коней, но слышу их ржание и верю, что Россия восстанет из пепла».

— Чего бы вы хотели сейчас не как наследник, а как рядовой житель столицы?

— Разрядки. Сейчас середина мая, а уже так жарко, воздух такой плотный, что трудно войти в раскрытую дверь.

— Чем, если не секрет, вы занимались сегодня утром?

— Баловался холодными апельсинами, чтобы взбодриться немного. Ночью долго не мог уснуть, было душно, всё грезилась кровавая литургия, мерещились оголтелые лица маргиналов, слышался грохот солдатских сапог в парадной… У меня это бывает. В такие минуты у меня, как говаривают французы, «голова в сумраке, а ноги во мгле». И вот я маялся, бродил по апартаментам, несколько раз включал битловскую песню «Help!» в исполнении группы «Deep Purple», она там звучит медленнее, чем в оригинале, и обычно меня успокаивает, но и музыка в этот раз не помогла. Тогда я прочитал заговор от бессонницы, которому научила бабушка, ныне покойная, и наконец прикорнул ненадолго.

— Какой заговор? Можете поделиться?

— Пожалуйста… Вот… Утренняя заря Марьяна, вечерняя Мария, полуденная, полуночная и ночная Наталья, сними с меня, раба Божьего такого-то, бессонницу, отнеси ее на кустарные места, на сухие леса. Аминь.

— У вас есть домашние животные?

— Да, в моем имении под Парижем живет взрослый тапир, подаренный мне президентом Индонезии. Скоро этого тапира перевезут сюда, в Москву. Знаете, иногда я стараюсь мысленно копировать его повадки. Почувствовать себя тапиром — действенный способ понять, что Всевышний не рад будет в конце времен собраться воедино, ведь если человек человеку — волк, то тапир тапиру — черт знает кто.

Сказав это, наследник съел последний кусок блина и допил кофе. Глаза его вдруг нехорошо заблестели, а лицо приняло такое выражение, будто он хотел заплакать от злости.

— Жало сверну, — проговорил он, дико глядя на меня. — Или я должен быстро уйти… А не то жало сверну напрочь…

— Идите, — ответил я (решив не выяснять, за что он надумал свернуть мне жало) и вспомнил тот сон: розовый сад, яркие перья птичьей половины наследника, — и мне показалось, что если загляну под стол, то увижу — не ноги моего визави, а деревянную перекладину, которую нервно сжали две когтистые лапы.

Прежде чем встать и пойти к дверям он, незаметно для работников кофейни, взял со стола и положил в карман брюк пустой фарфоровый кувшинчик, в котором ему принесли сливки к эспрессо.

Восточный романс

Четвертые сутки в дороге. Ночью похолодало. Саша лежал на верхней полке плацкартного вагона лицом к стене. Рюкзак — вместо подушки, одеяла нет — укрыл ноги шинелью. Ноги мерзли, а голове было жарко и болело в груди. Он ворочался, кашлял. Заснуть не получалось. Думал: «Сколько же ехать еще?.. Надо бы съесть таблетку от температуры».

Эшелон «Владивосток — Иркутск» шел медленно, подолгу стоял на узловых станциях, пропускал другие поезда. Обычно отслужившие срочники — матросы и солдаты, — возвращаясь домой, в среднюю полосу России, ехали на военном составе до Хабаровска или Читы, там пересаживались, а в этот раз поезд отправили дальше.

Проводников нет, начальства нет.

Все хорошо, если бы не болезнь. Саша по морозу, не одевшись как следует, сбегал в Биробиджане за водкой. На том вокзале ему еще буфетчица понравилась. Заговорил с девушкой, укладывая бутылки в пакет, хотел попросить адрес, чтобы потом ей написать. Не успел.

В очередной раз он проснулся за полночь. В вагоне тихо. По стене ползут отсветы какой-то станции; перрон кончился, и медленные полосы света погасли, опять — бесконечные темные километры.

Слез с полки, пошел в туалет.

Вернулся, прилег и почувствовал, что рюкзак — под головой — уменьшился. Ценностей там не было, разве что новые флотские клеши. Ненадеванные, мягкие. Парадные. Не всем такие выдавали. Перед отъездом сменял у каптерщика на три банки тушенки и блок хороших сигарет, чтобы щегольнуть на гражданке. «Жаль, если сперли, — подумал он, — не в ча́сти ведь… Уже домой едем. В части — другое дело; захотел, допустим, зубы с утра почистить, а паста кончилась. По-братски взял в соседней тумбочке и не переживаешь, потому как этот тюбик и у тебя вскоре стащат».

Саша развязал рюкзак. Точно, нет клешей.

Трое его соседей по плацкартному отсеку — тоже моряки, служили на крейсерах, а он — на берегу, заведовал подсобным хозяйством.

Верхнюю полку напротив Саши занял Люцик. Невысокий рыжий парень с детским лицом. Люцик — кратко от «Люцифер». «Люцифером» же сослуживцы прозвали из-за фамилии Анциферов. Месяца за два до приказа Люцика перевели с корабля на подхоз… не мог Люцик украсть. Вместе ведь казенный комбикорм продавали и воспитывали молодых матросов… Вместе сидели осенью на гауптвахте: ночами холодно, еле-еле дремлешь на деревянной лежанке, а днем гоняли работать. Помнится, целый день таскали на вершину сопки старые батареи отопления, раскладывали там — делали мишень. Потом начсостав разил чугунные гармоники из автоматов и станкового пулемета. Батареи эффектно крошились.