Шырь - [16]

— Пойдем, горнист, — сказал он, — у нас впереди много всего, нечего тут с мертвецом сидеть.

Отошли от избы метров на двадцать.

— Э-эй, э-эй, — позвал кто-то сзади.

Оглянулись.

Коза блеет.

Леха вернулся, отвязал козу и угостил ее зеленым яблоком (много чего у него было припасено).

Они шли дальше и старели. Вокруг становилось оживленнее. На пути встречались кооперативные ларьки, деревни и поселки с живыми трудящимися. Дорога пересекалась другими дорогами.

Горнист старался считать и запоминать все, что видел, на всякий случай, для отчета перед Оплотом, а Леха сказал, что так подробно докладывать не нужно.

Люди смотрели на путников с удивлением: вон, мол, ничего себе — фашист идет (горниста в кителе принимали за фашиста), откуда взялся?

Дошли до большого города. Вокруг — высотные дома, множество граждан и автомобилей неизвестных марок.

Сели передохнуть на тротуаре возле какого-то ресторана. Появился охранник, прогнал.

Притащились в парк. Искали там в урнах и вокруг скамеек пустые бутылки. Леха сказал, что их можно сдать, чтобы купить еды и водки.

Когда набрали две сумки бутылок, в парке появились местные оборванцы. «Валите отсюда, — сказали они, — это наш сектор, нечего зариться на чужую стеклотару». Хотели отнять сумки, но Леха отпугнул их, пригрозив, что доложит о бесчинстве Оплоту.

Пришли к приемному пункту сдать бутылки, но опоздали: пункт уже закрылся до завтра. Леха подумал и предложил пойти стрелять деньги у ближайшего метро. С рацией, горном и брякающими сумками долго брели по проспекту к метро. В подземном переходе, у стеклянных дверей на станцию, приставали к гражданам, клянчили мелочь.

Протягивая к людям грязную ладонь, горнист постарел еще, оброс седоватой бородой. Леха тоже оброс.

Набрав немного денег, они сходили в магазин, купили черного хлеба, пакетик майонеза и водки.

Передали сообщение Оплоту о том, что видели. Оплот остался доволен.

Спать полезли в подвал девятиэтажного дома. Леха подзарядил там от сети аккумулятор рации.

Горнист сыграл отбой.

Ночью в подвале свиристели сверчки.

Утром сдали бутылки и постарели сразу лет на десять, ослабли.

Потекли дни, похожие друг на друга. К зиме горнист с Лехой удачно подобрали себе на свалке теплую одежду: пару штанов на вате, пальто и бараний тулуп.

Они всё бомжевали, но исправно выходили на связь с Оплотом, докладывали, как идут дела, пока однажды Оплот не пропал. Леха долго звал его, но без толку.

Горнист сыграл отбой, и Леха выбросил свою военную рацию.

Однажды весной они, напившись дешевого портвейна, сидели в парке под жасминовым кустом. Мимо шли малолетние гопники. Народу вокруг не было, и гопники принялись их избивать. Пинали ногами, отняли у горниста горн.

— Наверно, на помойке, козел, нашел, — сказал один гопник.

— В цветмет сдадим, — отозвался другой.

Гопники исчезли, забрав горн.

Горнист поднялся, утер нос, сплюнул выбитые зубы, помог встать Лехе, и они пошли туда, куда уходят все советские люди.

Где-то играет рэп

На север Ярославской области Семен уехал в начале ноября. Он высчитал, что эта станция глушения находится между деревней Рюмино и заброшенной одноколейной железной дорогой.

После нескольких лет исканий в других местах Семен надеялся именно там сделать то, что еще не удавалось ни одному честному отечественному рэперу.

«Мощности подавления и вещания станции хватит на европейскую часть России и половину Сибири, главное, чтобы аккумуляторы не разрядились с тех пор, когда последний раз пользовались аппаратурой…» — объяснял он товарищам на тусовках, но ехать в ярославские дебри никто не хотел.

Семен отправился один.

Станция глушения, понятное дело, не могла быть построена у всех на виду, поэтому Семен лазил по оврагам и продирался через ельники, тревожась: вдруг ее уже давно обнаружили местные? Мужики поломали приборы, растащили, что смогли, по дворам, а бабы и девки теперь время от времени водят вокруг былого величия глумливые хороводы, поют свои песни.

Семен представлял, как рюминцы мародерствуют, и злился на них. Вспоминал, что злиться — грех, и злился уже на себя. Оттого еще больше нервничал и тосковал, когда не станцией оказывалось что-нибудь обнадеживающе показавшееся впереди, например — сплетение деревьев у края поляны, в сумерках похожее на большой ретранслятор.

К вечеру Семен выбирал место, ставил палатку и разводил костер. На привалах, если грустилось, он включал карманный радиоприемник, ловил на средних волнах программу новостей, и даже от тревожных, злых сообщений легчало. Семен ощущал некое единство — ведь частью этого, пусть ущербного, без обратной связи, эфира мог оказаться человек, вместе с которым несказанно счастливее было бы искать станцию.

Потеплело. Несколько суток — не ниже ноля. В перемене погоды (хорошо, не холодно) Семен усмотрел связь с сохранением станции: значит — цела, не превратили ее ни в силосный пункт, ни в овощехранилище, оборудование законсервировано, системы целы; на двери, конечно, надежный замок… Семен взял с собой электролобзик по металлу и титановую монтировку.

Через неделю кружения по чащобам кончилась еда. Пришлось сходить в Рюмино, в магазин.