Шведский всадник - [11]

Бродяга остановился перед одной из овечек и внимательно поглядел на нее.

«А эта и вообще больная, — определил он. — Нет, это не чесотка, скорее — легочные глисты или простуда. Значит, помещение недостаточно сухое. Овчар, видно, не знает, что овцы не выносят сырости. Ох, был бы я господином фон Крехвицем!»

Он поставил фонарь на пол и открыл овце рот.

— О небо! — с ужасом воскликнул он. — Да это вовсе не глисты! У нее воспалилась селезенка. И овчар не уследил! Да ее же надо немедля колоть, а кровь спустить в отдельный чан, а труп зарыть где подальше! А вдруг у нее чума?! А этот дурак-овчар позволяет ей ходить вместе с другими! А что же хозяин? Боже, да он, наверное, брезгует заходить в стойло — тут, видите ли, плохо пахнет! Но ведь должен же он знать, что у него работают плохие слуги. Он должен знать, что в овчарне чума!

Бродяга насмотрелся досыта. Тихо как кошка он вылез из стойла. Побродив еще несколько минут по двору между служебными постройками, он твердо уверился в том, что дела у хозяина плохи во всех отношениях.

«Холопы и служанки забросили хозяйство. Все тут ни к черту не годится. Зерно в амбаре гниет. Зимнюю работу — и ту не делают. Нет запаса напиленных дров, со льном в такое время давно уже пора покончить, они же его еще и не трепали и, уж конечно, не молотили семена. Да, видать, на службе у хозяина состоят одни пьяницы да бездельники. Старший овчар и его помощник наверняка жрут каждый день молочный суп и жаркое, а уж пиво пьют по большому кувшину, будь-то праздник или пост. Все здесь наизнанку — слуги празднуют, а хозяин им потакает. Гром и молния и адское пламя! Вот бы мне быть на его месте! А коровник? Да ведь коровам надо каждый день менять подстилку, а за телятами ходить как за детьми. А они что творят?!»

В этот момент из открытой двери конюшни вышли двое мужчин. Бродяга едва успел залечь в снег.

Один из них походил на приказчика — управляющего имением. У него при себе были толстые книги для расчетов — тяжелые, как ослиный вьюк. Три из них он тащил под мышкой, две другие — в руках. На локте у него висел амбарный фонарь, на поясе — чернильница, а из-за уха торчала пара гусиных перьев. Низко склонившись, он стоял перед тем самым человеком, который недавно приехал в санях.

«А, так он осматривал конюшни! — соображал вор, выглядывая из-за сугроба. — Теперь опять будет драться. Похоже, он готов сломать приказчику шею, а потом разорвать на сто кусков. А если я скажу ему, что делается в других стойлах и овчарне, вот уж будет тогда громов и молний!»

— Да ты совсем спятил! — заорал бородач на приказчика, который со страху уронил свои книги в снег. — Двести гульденов! И не заикнется! Придется тебе ждать, пока рак на горе свистнет! Двести гульденов! Откуда я их тебе возьму? Мне ведь не сыплются с неба дукаты. Разве не я послал твоей хозяйке триста гульденов в понедельник после пятого воскресенья поста, а еще раньше — двести двадцать? Да в этом доме денег куры не клюют!

Он громко сопел, лицо стало сине-красным от гнева и стужи. Приказчик начал оправдываться жалобным голосом:

— Ваша милость знает, что у нас в доме было много незваных гостей — военных. А им подавай каждый день и жаркое, и вино, и яичницу… И крестьяне тоже приходят просить хлеба и семян для весенней посевной.

— Скажи своей хозяйке, пускай продает свои кольца и цепочки! — крикнул бородач. — Вот и будут у нее деньги! Мое же все вложено в округе. Я всюду требую долги и нигде ничего не могу получить.

— Цепочки и кольца давно у евреев, — вздохнул приказчик. — Мы уже продали и серебряный кувшин, и кубок, и повозки, и кресла. На посевную наскребли зерна по всем углам — в долг, конечно. Придется платить двенадцать ведер за десять. Вот госпожа и думает, что если ваша милость, благодетельный господин крестный, согласится…

— Тысяча чертей! — рявкнул бородач. — Теперь я для нее снова «благодетельный господин крестный»? А в прошлом году при погребении ее благородного господина отца, когда Каспар фон Чирнхауз нес шлем, а Петер фон Добшюц — щит, а барон фон Бибран вел под уздцы коня, — кем я был для нее тогда? Георг фон Рокирх нес оружие, Ганс из Чирны — крест и шпагу, Мельхиор Бафрон — еще один щит, а Ностицы и Лильгенау держали саван в церкви — а где был я тогда? Я, который заплатил за бархатные чепраки, за попоны для лошадей, за флаг из черной и алой тафты, да еще священнику, да за свечи?! Двести двадцать гульденов выложил я на похороны — и за все это меня всего лишь поставили подпевать в хоре! Прогнусавить «Ныне предается тело земле» — вот единственная честь, какой меня удостоили!

Лишь теперь до бродяги дошел смысл происходящего. Человек с костистым лицом и расчесанной надвое бородой был не хозяином поместья, а ростовщиком из округи, одним из тех кровопийц, что выкачивают у владельцев имений деньги и не дают нуждающимся ни хлеба, ни крыши над головой. «Фу, срам-то какой! — прошептал бродяга.-Да это же подлый ростовщик, а я-то принял его за знатного дворянина! Где только были мои глаза! Ну, теперь-то уж смотри и слушай! Эти двое, конечно, совершают какую-то подлую сделку. С первого взгляда видно, что один из них Иуда, а другой — Искариот».