Шведская Жанна д’Арк. Ингрид Бергман - [13]

Это было время разгула маккартизма. Сенатор от штата Аризона Джозеф Маккарти, которого коллеги называли «бесноватым», возглавил Комитет по расследованию антиамериканской деятельности. Началась печально знаменитая «охота на ведьм», которая была задумана не только как «охота на людей, сочувствующих коммунистам», — наступление было задумано гораздо масштабнее. Вводится жесткая цензура в кино с целью улучшения христианской морали общества. «Именно там, в Голливуде, находится гнездо разврата, они, эти ничтожные актеришки и писаки разлагают общество, подрывая христианские нормы морали», — проповедовали сторонники Маккарти.

И вот тут‑то «вторая Грета Гарбо», знаменитая Ингрид Бергман, и стала мишенью для возмущенных блюстителей морали.

Письмо из Американской ассоциации кинематографистов без обиняков угрожало ей. «Вы, первая леди американского кино, рискуете разрушить всю вашу карьеру, если не измените вашего поведения. До нас дошла информация о вашем бесстыдном образе жизни, о том, что вы подрываете священные устои семьи. Вы должны немедленно по получении этого письма, выступить с опровержением всех слухов, сказать, что вы не намерены бросить вашу дочь или разводиться с мужем и создать новую семью.

Мы предупреждаем вас очень серьезно, вы должны понять, что американская публика вас осуждает, фильмы с вашим участием будут запрещены к показу и ваша карьера будет позорно завершена».

Вслед за этим письмом последовали телеграммы, угрожающие письма от директоров нескольких голливудских студий, но среди этого хора проклятий, угроз и тяжких обвинений, были слышны голоса истинных друзей, правда, немногочисленных. Айрин Селзник прислала письмо, в котором призывала Ингрид следовать голосу разума, не бояться угроз и сделать все, чтобы не ранить Пиа.

«Папа Хэм» как Ингрид называла Эрнеста Хемингуэя прислал ей письмо со словами дружбы и поддержки. Он писал: «Я прочел всю эту белиберду о тебе, Росселини и Петере и не знаю что и сказать. Я должен все обдумать на досуге. Единственное, в чем хочу тебя уверить: я остался твоим прежним настоящим верным другом. Твоим «папой Хэмом». Я очень тебя люблю, мне тебя не хватает. Дочка, перестань тревожиться, я знаю как ты все принимаешь близко к сердцу. Если ты по‑настоящему любишь Роберто и веришь ему — если он тебя обидит — то, черт возьми, будет иметь дело со мной. Скажи ему, что мистер Папа может явиться в один прекрасный день и намять ему бока».

Начался настоящий ад. Роберто сказал, что он ее не отпустит даже на час от себя и если она его оставит, покончит с собой. Ингрид отослала несколько писем Петеру, в которых уверяла: «Я по‑прежнему отношусь к тебе хорошо. Как может быть иначе — мы столько пережили вместе. Я пытаюсь тебе объяснить свою теперешнюю жизнь, свои поступки, мысли. Я не собираюсь забирать у тебе Пиа — как ты мог подумать— неужели я столь бессердечна?!»

Она написала дочери несколько отчаянных, нежных писем, в которых пыталась объяснить все, что произошло в ее семье, но они так и не были ею прочитаны — Петер их спрятал.

«Моя милая девочка!

Как бы я хотела превратиться в большую птицу, чтобы прилететь к тебе вместо того чтобы писать письма. Я сейчас смотрю на твою фотографию и разговариваю с тобой. Наша жизнь, дорогая Пиа, изменилась…»

Ингрид старалась простым языком объяснить дочери сложные отношения между тремя взрослыми людьми. Вряд ли это ей удалось. Обещания вскоре приехать так и остались, увы, лишь обещаниями.

Тем временем ситуация на острове Стромболи стала критической. Адвокаты, менеджеры Голливуда буквально засыпали актрису градом угрожающих писем, Росселини не мог работать в такой обстановке, а Ингрид… что же, произошло неизбежное — она готовилась стать матерью.

Слухи просочились в прессу, скандал поднялся на новый виток. Эрнест Хемингуэй, верный своему обещанию защищать Ингрид, выступил в прессе с открытым письмом: «В чем дело? Из‑за чего весь сыр‑бор? У нее будет ребенок. Ну и что? Женщины всегда рожают детей. Это абсолютно нормально. Я горжусь ею и очень за нее рад. Она любит Роберто, а он любит ее, и у них будет ребенок. Мы должны поздравить их, а не проклинать Ингрид Бергман. Я бы желал, чтобы у них родилась двойня».

…Телефон звонил долго, настойчиво, Ингрид очень плохо себя чувствовала — приближался срок родов, Роберто был в Риме, она была совсем одна в холодном, продуваемом всеми ветрами, небольшом доме.

«Ты что, в своем уме?»— голос в трубке звучал возмущенно, он принадлежал Лидии Вернон — жене одного из голливудских менеджеров. Она прямо так и начала разговор с этого возгласа. «Что ты наделала? Ты должна все бросить и прилететь сюда, к Пиа. Ты понимаешь? Не‑мед‑лен‑но!!! Она плачет все дни напролет, зовет тебя. Она страшно несчастна, отказывается есть, почти не спит, у нее нервный стресс. Ей нужна ты, мать».

Ингрид пыталась прервать Лидию, объяснить, что она не может, не в состоянии лететь, у нее начинаются родовые схватки, но та не желала ничего слушать…

Острая боль сразила Ингрид, она без чувств, с телефонной трубкой в руках, упала на пол, провод оборвался.

Это было второе февраля 1950 года. Ее, лежащей на полу, нашла женщина, которая приходила помогать по хозяйству. Она сделала все необходимое, чтобы отвезти Ингрид в больницу.