Шварце муттер - [6]

Яков легко шагал по снегу в рассветной мгле, и колокола переливались малиновым звоном – в такт бряцающим медицинским инструментам, в его саквояже. Снег играл голубыми искрами, масляно бликовали в первых лучах церковные луковки – жизнь новая начиналась. И разве что вороны проклятые каркали – но на свои же головы, на свои…

Глава 3 Трижды благословенный

«Как похорошела Москва при новой государыне!» - воскликнул бы праздный путешественник, но не таков был Ивашка Трисмегист. «Гвардейцев в городе как грязи, и фонарей навтыкали – ночью в простоте и не пройдешь, и не поохотишься» - размышлял он, пробираясь по улицам к своей первой цели. В богатых кварталах, и в самом деле, появились фонари, полные горючего газа – для пущей красоты, порядка и, увы – против лихих людей. Проходя через рынок, приметил Трисмегист и агентов тайной полиции – их выдавала особая повадка. По одежде вроде люди как люди, но рожи – испитые и чем-то неуловимо друг с другом схожие, может, выражением – как у принюхивающихся собак.

Задворками дошел Иван к роскошному господскому дому, миновал конюшни, и заснеженный английский сад, и вышел к дверям черного хода. Сторож впустил его, не чинясь – Трисмегиста ждали.

- Дома хозяйка? – монах стряхнул с плеч снежинки и откинул на спину капюшон.

- Ее светлость только с прогулки, - нарядный дворецкий отодвинул прочь дубину-сторожа и впился пронзительным взглядом в гостя, - Пойдем, дружочек, только потопай здесь сапогами – чтоб ковры господам не загадить.

- Я-то потопаю, - легко согласился Трисмегист, - но в покои не пойду. Негоже рожу мою в покоях светить – увидит кто, и грош мне потом цена. Проводи меня, мил человек, до черной лестницы – и хозяйке передай, пусть туда ко мне выходит.

Дворецкий сделал большие глаза, но возражать не стал – указал гостю в сторону черной лестницы и бесшумно растворился – в длинной анфиладе, ведущей в господские покои. Трисмегист поднялся по лестнице, присел на ступенечку и принялся беззаботно насвистывать.

- Разложила девка тряпки на полу, раскидала карты крести по углам… - подпел за его спиною мелодичный голос, ту самую грустную каторжную песенку, что свистал ряженый монах.

- Здравствуй, хозяюшка! – Трисмегист вскочил со ступенек, повернулся и в пояс поклонился, - Вот и дошел я до вас, от самого Ченстохова – белыми своими ножками.

- Не писсти, - отозвалась хозяюшка по-русски, но с немецким шипящим акцентом. Как же несозвучны были грубые эти слова – с нежной и изысканной ее наружностью. Трисмегистова «хозяйка» была – самая настоящая дама, высокая, тонкая, в бархатной винного цвета амазонке – от самой модной в Москве портнихи, в перчатках – от парижского скорняка. Нет, не разряженная парвеню – хищное породистое лицо, и царственная осанка, и манера играть тонким стеком – говорили о том, что богатство и высокое положение для дамы дело привычное, если не наскучившее. Но – арестантская песенка, простецкая грубая речь…

- С пополнением вас, ваша светлость, - умильно проговорил Трисмегист. Талия дамы была чуть более округла, чем предполагала ее невесомая комплекция – красавица была в тяжести.

- Не твое дело, - огрызнулась «ваша светлость», и темные брови ее нахмурились – от этого нежное злое лицо сделалось еще прекраснее, - Ты привез тетушку? Покажи!

Трисмегист извлек из-за пазухи сверток, размотал – и выглянул темный печальный лик. Дама поставила ногу высоко на ступени – мелькнуло голенище драгоценного верхового сапожка – и взяла икону, и утвердила на своем колене. Вгляделась, прищурившись:

- А похожа! Мастер, что ее писал, с тобой приехал?

- А надо было? – растерялся Трисмегист, - Я ж его сразу того, - он сделал красноречивый резкий жест, - Подумал, что так и условлено…

- Что ж, значит, не судьба, - смиренно согласилась дама, - А я хотела было у него Габриэля к себе в будуар заказать.

- Гавриила? Архангела? – переспросил монах, - С огненным мечом?

- Да какая теперь разница, - дама отставила икону с колена на ступени, сняла с пояса тугой кошелек, - Вот, пересчитай.

Иван пересчитал, сделал постное лицо:

- Прибавить бы надо, хозяюшка. В дороге опасностей не счесть, пули свистели над головою…

- Так мы с тобою о таком и договаривались, - рассмеялась «хозяюшка», вскинув темные брови, - Что будут они свистеть. Кольчугу тебе выдали – из древних лопухинских доспехов. Вернешь кольчугу-то?

- Не здесь же мне заголяться… - пробормотал Трисмегист с поддельным смущением, но дама осталась непреклонна:

- Окстись, я и не такое видала. Расчехляйся, не смотрю, - она зажмурилась и отворотилась к перильцам. Иван побарахтался в рясе и кое-как вытянул из-под одежды тонкую, нежно звенящую кольчугу:

- Принимайте, хозяйка. Видите, пулями вся почиркана…

Хозяйка повернулась, приняла из его рук кольчужку, изучила, сощурясь, белые царапины – следы от пуль:

- Вот ебаный каравай…Я прибавлю, Ивашечка. Как на месте устроишься – сразу приду к тебе с прибавкой, герой мой. Ты нашел уже место – где вы с тетушкой остановитесь, или помощь моя нужна?

Судя по всему, дама почитала «тетушку», черную икону, живым существом – или так шутила.

- Спасибо, хозяйка, есть у меня часовенка одна на примете, из тех, нижних, - Трисмегист опустил глаза долу.