Шварце муттер - [55]

- Хайни! – а ведь эти фальшивые ресницы, они делают его глаза – раскосыми, как у тех, что говорят на языке мандарин, - Ты лучший мой друг…Что ты сказал ей, как ты ее заставил?

- Одно слово, Рене, только одно – слово, купившее твою свободу, - Остерману нравилось играть с ним, кошке с мышью. Что здесь поделаешь – его марионетка, золотой пупхен, которым и следует, и единственно возможно – играть. Но он не спросил – какое слово? – только глядел, обведенными зеленью глазами, искусственно задранными – к вискам. И Остерман продолжил сам, так и не дождавшись – вопроса:

- Жаль, что ты не желаешь угадывать. Этот освободивший тебя мутабор. Это единственное слово – Габриэль.

Глава 21 Гри-гри

Яков улегся спать – и после выпитого вина казалось, что кровать волнуется под ним, как море. В соседней комнате Петруша храпел, выводя заливистые рулады. Слышно стало, как по рассветной тихой улице крадучись едет возок – видать, дядюшка возвращался с маскарада. Яков лежал с закрытыми глазами и слушал – как возок приближается, вот он подъехал, остановился, хлопнула дверца. Простучали шаги по крыльцу – удивительно бодрые и быстрые для пожилого нетрезвого человека. Входная дверь не ударила – открылась и закрылась тихо.

Яков распахнул глаза и сел на постели – прежняя шпионская наука подсказывала ему, что стоит стряхнуть с себя сон и протрезветь, насколько это возможно.

Дом все спал, беззвучный в рассветных сумерках. По стеклам сбегали капли дождя, где-то далеко, в соседнем квартале, скрипуче лаяла собака. Яков привстал, держась за изголовье, и выглянул в окно – у ворот притулился возок, не дядин и не лестоковский, а какой-то чужой. Маленький, грязный, с кожаной крышей.

- Т-с-с, Коко, только не кричите, - он стоял в дверях, мордастый и глазастый блондин-француз из «Семи небес». Все в том же черном пасторском, как и прежде, растрепанный, веселый и таинственный. Он прикрыл дверь за своей спиной, и продолжил заговорщицки:

- Я за вами. У меня пациент для вас – он при смерти, но если ваша милость поспешит, может, он и выживет.

Яков смотрел на француза широко раскрытыми глазами и ничего не говорил – так удивился. Пастор подумал и пояснил:

- Я только приглашаю вас, платить вам буду не я, а мой хозяин.

Слово «хозяин» он произнес как французское «суверен», то есть в точном переводе владыка или властелин. Яков усмехнулся этому «властелину» и накинул жилет:

- Кто же он такой – ваш суверен?

Француз как-то внезапно прекратил веселиться, смерил доктора цепким оценивающим взглядом и проговорил холодно:

- Он и мой суверен, и ваш. Вы неплохо знакомы. Если желаете заработать – одевайтесь и ступайте за мной. Если же нет…

- Идемте, - Яков отыскал под кроватью туфли и просунул руки в рукава кафтана, - Я согласен.

- Тогда поспешим, - криво усмехнулся пастор, - Эта ночь волшебная, не станем отравлять ее трагическим утром.

В карете пастор представился, не переставая ухмыляться:

- Deses.

Яков не решился спросить, имя это у него или прозвище – «Десэ» по-французски значило «Смерть», разве что в мужском роде.

Карета остановилась позади небольшого, но нарядного господского дома – Яков прежде не ездил сюда и не знал, чей был дом. Позади особняка, как пчелиные соты, лепились друг на друга флигеля и пристройки – и Десэ повлек доктора за собой в один из флигелей.

- Должен ли я сказать, чтобы вы молчали о том, что увидите? – спросил он.

- Грош мне цена была бы, если б я болтал, - обиделся Яков, - Если доктора начнут обсуждать пациентов, у вас в Москве ни в одной семье не обойдется без скандала.

- Мой долг был напомнить, - пожал плечами пастор, - Прошу. Вот ваш пациент.

Он распахнул дверь во флигель – в пустой людской, на соломенном матрасе лежал тот, кого Яков и не надеялся уже увидеть живым. Арапчонок-шталмейстер господ Черкасских. Раны на спине его были уже промыты и перевязаны, и Яков спросил своего провожатого:

- Это вы его перевязали, Десэ?

- Я не то чтобы настоящий доктор, я прозектор, - признался Десэ, - Иногда по доброте душевной я помогаю профосу – но и тот скорее портит, но не укрепляет здоровье своих пациентов. У мальчишки сломана ключица и пара ребер. Впрочем, смотрите сами – я лишь подготовил для вас почву. Приступайте!

Доктор ли, прозектор – Десэ не ошибся, говоря, что ребра у пациента сломаны, Яков определил это и по оборванному дыханию, и по характерной «ступеньке» при пальпации. Ключица, по счастью, оказалась цела – ушиб, пусть и сильный, до черной гематомы.

- Прикажите подать лед и опий, - Ван Геделе выпрямился и прибавил невзначай, - Коко…

Десэ выглянул за дверь, отдал приказ невидимому своему помощнику, и вернулся.

- Сколько он проживет? – спросил он быстро, - День? Два? Доживет ли хотя бы до полудня?

- Боюсь, парнишка разочарует вас и проживет еще долго, - отвечал Ван Геделе, - И вы сами тому первый виновник. Вы оказали ему вовремя первую помощь, и успели отнять его у его мучителей прежде, чем те его доконали. Как вам это удалось?

Пастор сделал пальцами движение – как будто пересчитывал деньги.

- Ну, и личное обаяние, Коко, - с улыбкой вернул он доктору дурацкое прозвище, - Итак, наш бедолага доживет до следующей ночи?