Шварце муттер - [30]

Густав завязал кошелек, и убрал за пазуху. Пальцы задели, оцарапавшись, оправу – и машинально вытянули медальон на длинной цепочке, весь обсыпанный драгоценными камнями. Машинально, не думая, механически – он откинул крышку, и впился взглядом в портрет. Портрет – в языках пламени. У юноши на миниатюре было надутое и глупое личико, фарфоровой куклы. Это забавно – сохранять столь надменное выражение лица, когда – горишь. Или же это вы горите, господин генерал-полковник? Берегитесь…

Jeune ´etourdi, sans esprit, mal-fait, laid…юный повеса, бездушный, глупый и безобразный. Так звал тебя когда-то один старый злюка. Все-то лгал, но он, Густав, отчего-то запомнил, все эти сердитые, бессильные слова. Небольшое создание – меньше кошки, легче птицы – и столько имен…И сколько еще и других имен – в сонетах, в балладах, в колыбельных, и в душном альковном шепоте – все ты…Запертый сад, заключенный колодезь, запечатанный источник – у Соломона сестра она и невеста, а у него, у Густава – брат и друг, игрушка и жертва…Innothing artthoublacksaveinthydeeds…У тебя и души-то нет, прав был тот старик – sans esprit…Но разве легче – от этого? Когда такая талия и такие глаза – зачем душа, и есть ли душа – у банши? У мраморных статуй, спящих в итальянской земле, и у певчих птиц?

Вы попались, генерал-полковник, вам не выйти из огненного круга.

Густав с треском захлопнул медальон, закинул обратно за пазуху, и стремительно переобулся – из домашних ковровых туфель, в генеральские ботфорты. Сбросил в кресло халат – весь расшитый змеями и чудовищами – и сам, не дожидаясь камердинера, надел на себя генеральский мундир. Оглянулся с усмешкой – на голый, пустой манекен.

Выудил из-под бумаг тонкий, невесомый стилет, и вложил за пояс:

- Нехорошо отправляться в гости – и без подарка…

Глава 11 Что упало – то пропало

- Для шкурки, но не для мясца охотник застрелил песца, - продекламировал тоскливо бездельник Петруша.

- Мораль проста - одним песец, другим… - продолжил было Яков русский перевод лафонтеновской басни, но завистливый Петер бросил в него из кресел салфеткой. И, как всегда, конечно же, промахнулся.

Яков собирался нанести визит будущему своему патрону, великолепному графу фон Левенвольде, и красовался перед зеркалом, принимая изящные позы в новехоньком, по самой последней моде, кафтане – с широкими узорчатыми обшлагами и в рюмочку ушитой тончайшей талией. Петеру же предстоял день в госпитале, в обществе нарывов и гнойных язв, и бедняга, несомненно, завидовал.

- Ландрат, говорят, неравнодушен к таким вот молоденьким щеголям, - подначил ехидно Петер, - Особенно когда у них выразительные глаза, и такая тонкая талия…

- А я слышал, мой наниматель предпочитает военных, и притом таких, чтобы уже успели повоевать, - отвечал братцу добродушный веселый Яков, - А я штатский пшют и шпак, и буду интересен ему исключительно как лекарь для его дуэльных ран, подагры и почечуев.

- Твоя талия в двадцать два дюйма – заставит его переменить вкусы, - начал было Петер, но тут в дверь постучали.

- К профессору пожаловал герр Гросс, - объявил слуга, - Я сказал ему, что доктор Бидлоу на службе, но он просит выйти к нему любого из вас – говорит, что вопрос его годится для всякого доктора.

- Кто это – Гросс? – спросил Ван Геделе, расправляя перед зеркалом кипенный кружевной кроатский галстух.

- Лейб-инженер, молоденький и довольно милый, - припомнил Петер, - Ты мог видеть его в «Семи небесах», он играл за столиком наискось от нас – такой, как лисичка, цвет его волос еще зовется у англичан клубнично-рыжим.

- Убей бог, не помню…

- Еще бы, ты все ел глазами ту пару лютеран-трупорезов…

Яков собрался было спросить, отчего пасторов-лютеран Петер зовет трупорезами, но тот рывком поднялся с кресел:

- Идем же, Яси, пощебечем с придворной птичкой – что-то ей надо?

Пауль Гросс и в самом деле был мил – с лукавым лисьим личиком, золотыми наивными ресницами и пышной шевелюрой красновато-рыжего оттенка – как и говорил Петер, клубничного. Он ожидал господ докторов в просторной голландской гостиной.

- Взгляните, дотторе, как экспертов в хирургии – ничего не смущает вас на этом рисунке? – инженер Гросс развернул перед докторами распечатанный на плотной, желтоватой от времени бумаге – оттиск с гравюры. На рисунке изображена была театральная сцена времен французского Руа Солей, с взошедшими на заднике одновременными солнцем и луною. Две оперные примы в пышных юбочках и в крестообразных подвязках – и бог весть какого пола обе – заливались на переднем плане, с перекрученными талиями и картинно отставленными ножками. А позади перекрученных прим – свисали на тросах четыре херувима, подвешенные за пояс к потолку.

- Вас интересуют вот эти ребята, герр Гросс? – Петер толстеньким, сужающимся к ногтю пальчиком ткнул в херувимов.

- Да, с точки зрения хирургии, и анатомии – не слишком ли опасно они висят? Мне показалось – при подобной фиксации хороший шанс для перелома хребта.

- Отличный шанс, - подтвердил Яков, - Ремень на талии – и грубая веревка. Один резкий рывок – и хребет пополам.

- И где вы взяли эту фантасмагорию? – полюбопытствовал Петер.