Шварце муттер - [26]

Дядюшка приобнял Якова за плечи, словно показывая всем – вот он, мой протеже.

- Дядя, Петруша нас приревнует, - пообещал Яков, но Петруша лишь плечами пожал. Его мечта была не протекция, его мечта была – ничего не делать.

Государыня сделала первые несколько выстрелов – из новаторского многозарядного ружья, системы Лоренцони, и льстивые аплодисменты рассказали миру о замечательной ее меткости.

- Кто там? – спросил Яков у тянувшего шею Петера, самому ему было не видно.

- Тур. И кабан, - отчитался Петер, - Два из трех – в цель.

Бюренша, конечно, не стала стрелять, только важно задирала нос.

- Ее не учили стрелять, она вроде Корфа нашего, из рыцарей, - пояснил всезнающий Петер, - У них, у орденских, баб строго держат.

Ландрат принял из рук адъютанта ружье, пробежался пальцами по куркам – почти с нежностью, и вдруг стремительным, птичьим движением – на мгновение оглянулся туда, где Бидлоу обнимал своего протеже. И тут же – отвернулся, как и не глядел, и вскинул ружье на плечо. Выстрелил – кажется, и не целясь вовсе.

- Кто там? – опять спросил Яков у зоркого Петера.

- Егерь… - сдавленно отозвался его наблюдатель, - В плечо…

- Вот и его маленький экзамен для тебя, - профессор снял руку с плеча Якова и оттолкнул его прочь – к выходу, - Ступай, Яси.

Придворные гроздьями висли с балкона – смотрели, жив ли раненый, фрау Бюрен держала в своих руках дрожащие руки ее величества, и что-то ласково и успокаивающе шептала ей по-немецки, и лишь спокойный, хладный, как лед, ландрат – повернул голову, коротко кивнул – именно Ван Геделе, бочком пробиравшемуся на выход, одному ему – мол, ступай, Яси…Вот и твой экзамен. И лишь затем направился к хозяйке, отстраняя заполошную Бюреншу, и собою отгородил, закрыл царицу – для всех, и ото всех, и платком стер ее слезы, и шепотом повелительно попросил – более не плакать, о пустом.

Лазарет помещался в отдельной избушке, спрятанной в гуще леса, позади царского терема. Яков, видя, что у раненого прострелено – не плечо, как показалось ему издали, но грудина, там, где легкое, указывал помощникам – как правильно нести больного, чтобы тот не захлебнулся кровью. Он, Ван Геделе, оказался единственным доктором среди лакеев и доезжачих, составлявших эту маленькую процессию, и оттого сделалось ему не по себе. Как будто кто-то нарочно запретил – и Петеру, и Бидлоу, и Лестоку – подходить к больному. «Неужели правда? – билась в голове у Якова, как молот, гулкая страшная мысль, - Неужели он устроил для меня подобный экзамен? И неужели ему такое – дозволено…»

Помощники доставили Якову его саквояж, и по приказу его принесли бутыль с лауданумом. Хоть раненый и был изрядно пьян, прежде чем сделался подстрелен, вырезать пулю все же следовало при какой-никакой анестезии. Егерь хрипел и закатывал глаза, пока доктор рвал на нем облитую кровью рубашку, и желваки ходили на сером от щетины лице. «Ландрат меткий стрелок, - Яков взглянул на рану, на то, как вошла пуля, - Еще чуть-чуть, и убил бы. Но не убил. С такой раной можно выжить, но хороший шанс – и умереть. Все зависит лишь от ловкости хирурга…»

Яков изгнал из лазарета всех любопытных, оставив двоих самых трезвых егерей, с физиономиями, на которых лежал хоть легчайший отсвет интеллекта.

- Ты – держи подсвечник, но чтоб не капало на него, да и на меня, вот так, - велел он первому, и второму , - А ты будешь подавать мне то, что я велю. Я постараюсь так называть, чтоб ты понял. Ты же русский, да? – Яков машинально говорил по-русски, и тут с ужасом сообразил, что помощники его могут оказаться кто угодно, хоть татары – кого только не привечали сейчас на царской службе. По счастью, детина согласно кивнул:

- Русский я, православный.

- Конфессия неважна, - невольно улыбнулся доктор. Инструменты разложены были рядком на полотенце, воду и бинты доставили еще прежде – можно было приступать. Яков занялся раной, по ходу дела придумывая инструментам русские названия, специально для своего ассистента – «щипчики с зубчиками», «игла с кольцом», «кривой зажим» и «ноженки с загогулинкой». Это было бы даже веселее, чем русские пословицы в исполнении Клауса Бидлоу – если бы не было так печально.

Извлеченная пуля звякнула о днище таза, и тот помощник, что светил, с любопытством склонился, и свет опасно затрепетал.

- Встань как было, дубина! – огрызнулся Ван Геделе, уже зашивавший рану. Егерь дышал, со свистом, но дышал. Свет дернулся и вернулся на место.

- Я пульку хотел поглядеть, - оправдался свеченосец, - Его аль не его?

- Кого? – не понял Яков.

- У полковника Левенвольда все пульки подписаны – Кэ Гэ, Карл то бишь Густав. Я и глянул – его ли?

- Чьи ж еще, - вздохнул Яков и попросил другого своего помощника, - Дай-ка бинт, любезный. Кажется, ваш коллега будет жить.

- По-любому ему свезло, - завистливо проговорил свеченосец, - Живому ли, мертвому. Полковник ему за такую рану золотом отвалит. Он щедрый, полковник, и добрый, даром что немец. Ежели подстрелит кого или конем задавит – завсегда семье премию дает, у них в неметчине так заведено – за любой ущерб деньги платить.

- А наши задаром всех стреляют, - мрачно продолжил его мысль другой помощник. Яков не стал комментировать, затянул потуже повязку и сказал егерям: