Шутовской колпак - [16]

Дом Лёлика казался в ноябрьских ранних сумерках огромным акульим зубом — а на самом-то деле он похож на подкову. Мимо мчались машины, подсвеченные фиолетовым окна отражались в Москве-реке, снег во дворе Лёлика стал темным и скучным. Мы ждали в машине у подъезда, и я и не узнал Лёлика сразу. Он теперь казался совсем маленьким, каким-то высохшим. «Ну, поехали?» — спросил он бесцветным голосом, не пошутил, как было раньше, не улыбнулся Сэму.

И ехать в Дом было теперь совсем по-другому. Улицы казались темнее. Только на стоянке около Дома ветеранов, где Сэм снова оставил свою машину, было светло — от свежевыпавшего снега. Снег хрустел и скрипел под ногами, будто подошвы ступали по конфетным оберткам, сумерки, как и в прошлый раз, пахли сладко и остро — древесным дымом, а фиолетовые дорожки убегали куда-то в лес.

Дом выглядел темным и пустым. Даже Ефимовича не было. «Он в больнице», — сухо бросил Лёлик и исчез за дверью с надписью «Администрация».

— Еще месяцок подождать, — вздохнул он потом, садясь в машину.

— Ну слушай, Лёлик, — сказал Сэм.

— Не начинай, — хмуро сказал Лёлик так, что оставалось только замолчать.

Мы проводили Лёлика до квартиры, и когда спускались по лестнице во двор, я вдруг увидел, что глаза Сэма блестят.

— Ты чего, Сэм?

На сцене Сэм может вдруг заплакать. Как по мановению волшебной палочки. С самого детства я смотрел на то, как вдруг затопляются его глаза, как камнем застывает враз лицо, как прочерчивает дорожку на гриме слеза. И всегда это было чудом, необъяснимым и страшноватым.

«Как это у тебя получается, Сэм?» — спрашивал я.

«А никак, — пожимал он плечами, — получается и все тут».

Но только один раз я видел, как Сэм плакал не на с цене.

Это было уже давно — на него с другом напали на улице, недалеко от театра.

«Он просто взял меня за руку».

Сэм пришел в мастерскую к Маме Карло и Лёлику — в синяках и ссадинах.

Я гордился им — потому что их было трое, а он один. И они убежали первыми. Человека с такими мускулами, как у Сэма, нечего и думать, что победишь, считал я. Сашок восхищенно цокала языком.

А Сэм вдруг уронил голову на руки — чтобы никто не увидел его глаз — и заплакал. Я просто догадался, что он плачет, потому что плечи его судорожно вздрагивали.

Мама Карло невозмутимо макала ватную палочку в пузырек с йодом и рисовала на сэмовых плечах атлета с картинки мелкую сеточку.

А Сашок бегала вокруг него и только спрашивала — ну ты что, Сэм, ну ты что. Ты же победил их, победил же ведь, да?..

— Ты чего, Сэм?

— Сволочь я и трус, — неожиданно зло сказал он. — Просто сволочь.

Он посмотрел на меня — словно я был его ровесником, словно я все-все мог понять.

— Я сам списал себя, когда решил уехать, понимаешь? Ведь тебя провожают намного раньше, чем на деле уезжаешь. Все уже привыкли к тому, что тебя нет и ведут себя так, словно это уже не ты. И сил нет все переиграть — и не получится. И еду я туда, где другие сделали так, что меня не будут называть гомиком или бить в подворотне. Кто-то другой — не я. Поэтому я трус. Но я не знаю, как быть дальше. Просто не знаю. Я и Лёлика не могу бросить вот так. И не уехать не могу. Приказ об увольнении подписан — на мои роли уже ввели других. Завтра придет покупатель — смотреть квартиру. И все.

Он помолчал. «Совсем все. Только уехать останется».

— Они, наверное, вспомнили про него только, если бы все куклы разом сломались, — с досадой вдруг бросил Сэм в морозную тишину.

И и эту секунду мне показалось, что где-то в мире включили свет и сразу стало видно все, что пряталось по темным углам.

Если бы. Все. Куклы. Разом. Сломались…

VI. Живые куклы

«В жизни — как на сцене: если ничего не делать, то ничего и не происходит», — любит повторять Сэм.

— Ты спятил, Гриня, — не поверила сначала Сашок. — Совсем спятил, — повторила, сосредоточенно тыкая пальцем в точку между большим и указательным.

Этот жест у нее появился недавно и бесил меня до невозможности. «Лечение вроде», — поясняла Сашок, как будто тупое тыканье может вылечить сердце.

Мы сидели на железной лестнице в кукольной комнате — Сашок называет лесенку «насестом». За то, что узкая, железная и крутая, а наверху, словно металлическое гнездо, — площадка для бутафории.

Прямо над нашими головами, на полках — яблоки из папье-маше, связки бубликов, которые, если присмотреться, под краской обмотаны бинтами, деревянные колеса от телег и огромные ложки.

А внизу — куклы, перегородки-щиты, завешенные куклами и масками. И можно рассмотреть темечки королей и королев, и затылки в наклеенных паричках, и острые носы с искусно выточенными крыльями — будто живые. У Лёлика всегда получаются совершенно живые куклы.

Мы с Сашком любим забраться наверх и сидеть — как капитаны кукольного корабля — совсем одни среди них.

— Как же они достали! Все! — сердито сказала Сашок, когда мы только что уселись. И передразнила: «У тебя уже есть ма-а-альчик? А кто тебе нра-а-авится?» Так прям и хочется сказать им какую-нибудь гадость, назло.

Я кивнул. И правда, достали некоторые взрослые. «У тебя есть подружка?»

Как будто бы небо упадет на голову, если — нет. Как будто у меня могут вырасти ослиные уши, если — нет.