Шутить и говорить я начала одновременно - [9]

О моих ранних детских годах мне рассказывали в основном тетки, сохранив в памяти много забавных историй. Да и то сказать: долгое время я была единственным ребенком, их внимание было безраздельно отдано мне, я была их игрушкой и развлечением, о ком же еще рассказывать? Тем более что характер мой проявился довольно рано.

Своего первого посещения зоопарка я не помню, мне о нем рассказали. Мы с теткой обошли всех животных, пришли домой, и кто-то поинтересовался:

– И что же ты видела в зоопарке? Расскажи. Я хорошенько подумала и ответила:

– Пиявки.

Наверняка в возрасте двух лет я не пыталась остроумничать, сказала правду. Наверняка пиявки действительно были в зоопарке, хотя позже что-то никогда не попадались мне на глаза.

Дух противоречия родился вместе со мною. Моя мать часто с грустью вспоминала о тех дипломатических ухищрениях, к которым ей приходилось прибегать, имея дело со строптивой дочерью. Отправляясь со мной гулять, она стала направляться в сторону, противоположную той, куда следовало. Ребенок не подвел ни разу. На улице тут же поднимался рев, ребенок требовал остановить коляску, вылезал из нее и энергично топал в обратную сторону.

– Я не спорила с Дзидзей, – меланхолично рассказывала мать. – Очень хорошо, мне нужно было как раз в ту сторону, я разворачивала коляску и шла следом за ней. И обе были довольны.

Сказки мне обычно рассказывал дедушка. Как-то раз я пристала к нему с обычной просьбой, а дедушке то ли спать хотелось, то ли просто устал, но он что-то перепутал в сказке, которую я, разумеется, давно знала наизусть. Это возмутило меня, и я укоризненно заметила:

– Дедуля, ты что, с елки сорвался или через мост перепрыгнул?

Дедушка тут же проснулся, а я так и не знаю, откуда у меня взялось это выражение, сама выдумала или от кого-то услышала. Во всяком случае мой иронический вопрос «С елки или через мост?» прочно прижился у нас в семье.

А дальше начинаются уже мои собственные воспоминания. Вот я в нашей новой квартире, качаюсь на качелях. Качели повесили на крюках, вбитых во фрамугу двери между спальней и так называемой столовой, я потихоньку раскачиваюсь, а сама выворачиваю голову, чтобы полюбоваться в спальне на мать, стоящую перед зеркалом в бальном платье. Платье до полу, переливающееся, в серые, голубые, розовые цветы, по талии перевязано голубым атласным шарфом. Мать представлялась мне восхитительной, а если учесть, что она была очень красива, так оно и было на самом деле.

Помню также игру в карты. Кстати, играть в карты я научилась раньше, чем как следует говорить. Вернее, я еще говорить-то толком не умела, а в карты уже играла. Правда, игры подбирали по способностям малого ребенка. В войну, например. Играют двое, одновременно открывают свои карты, выигрывает сильнейшая. Какая сильнее, я всегда знала. Или в цыгана. Тут, наоборот, карты выкладываются закрытыми и хозяин сам называет свою карту, преимущественно обманывая. Партнер имеет право открыть карту, чтобы проверить, но, если он это сделает тогда, когда хозяин карты случайно сказал правду, теряет карту. Других игр я не помню, а эта, в цыгана, безусловно подготовила меня к игре в покер.

Обычно в карты играли в кухне моей бабушки, за большим столом, покрытым клеенкой. Я сидела по-турецки на этом столе, игроками были какие-то родственники, всевозможные бабушкины племянники и племянницы, которых потом я никогда не встречала.

Очень хорошо запомнились мне похороны Пилсудского, я не вру, хотя в это и трудно поверить. [04] Улицы Варшавы были забиты толпами, бабушка наняла извозчика, чтобы поехать и посмотреть на траурную процессию, и извозчик застрял в толпе. А может, остановился нарочно в заранее намеченном месте? В пролетке вместе с нами была еще какая-то незнакомая мне женщина, не родственница, и больше всего запомнились мне ее красные туфли на французском каблуке, потому что она торчала у меня под носом, на козлах, вставала на цыпочки, пытаясь что-то разглядеть, и на козлах умещались только эти цыпочки, каблуки свисали самым опасным образом. Бабушка то и дело хватала ее за край платья:

– Что пани делает, пани упадет!

А женщина не обращала на нее внимания, я же почему-то была уверена, что не упадет. Странная штука память. Было мне тогда три годика, а из всех похорон я запомнила только эти красные туфли на каблуках. И чувство зависти – и к туфлям, и к месту на козлах.

Ходить и говорить я научилась довольно рано. До сих пор удивляюсь, что при таком дурацком воспитании выросла нормальным ребенком, а не умственно отсталым. И читать научилась в очень раннем возрасте, а потому, что наконец потеряла терпение. С малолетства я мучила окружающих требованием прочитать мне сказку о Железном Волке. Сказку эту и я, и мои несчастные родичи уже знали наизусть, надоела она им до чертиков, а я все приставала, чтобы прочитали. Когда выведенная из терпения какая-нибудь тетка начинала торопливо рассказывать мне любимое произведение и, пытаясь поскорей добраться до конца, пропускала какие-то фрагменты, я безжалостно останавливала ее, поднимала крик, цитировала пропущенный фрагмент и требовала непременно начать все «с конца». Путала я тогда понятия «начало» и «конец», как мне ни втолковывали разницу. Как-то не нравилось мне это «с начала», уж не знаю почему, с ним примирилась я только в зрелом возрасте, да и то не до конца.