Шутиха-Машутиха - [19]
Осень, картошку как раз в деревне выкапывали. Свекровь с троицей в ботве путаются, тоже копают картошку. Старшая девчонка как увидела нас, ведро бросила и бежит навстречу. Упала передо мной на колени и кричит: «Тетя Нина, золотенькая моя, родненькая моя, возьми меня к себе, я тебя слушаться буду, я тебе помогать стану, возьми меня христа ради, мамой звать буду!..»
Сколько лет прошло, чем дальше, тем ясней все это вижу. Так бы рванулась назад, в этот день, да все переиначила.
Пока были в деревне, дождались отказа матери от детей. Старших, семи и пяти лет, по пути из отпуска завезли в детдом, младшую разодели как принцессу и с собой повезли.
Старшая, когда из деревни ехали, еще просила, всю дорогу плакала, чтоб и ее взяли в дочки, а потом, в детдоме уже, оглянулась на нас, посмотрела пристально, взяла за руку брата и сама пошла в комнату.
Дали мы дочке Олечке образование, на врача выучили. Она все пыталась, как выросла, сблизиться с сестрой и братом. Они после детдома и ПТУ так и живут рядом, семьями. Писала им Олечка, в гости звала. Один раз ответили, что никакой сестры у них нет, и все. Что было с нашей Олечкой!
«Зачем вы меня взяли?! Почему только меня взяли?! — Подбегала к дорогим вещам, бросала их. — У вас всего много, неужели бы на троих не хватило?»
Вы знаете, когда у меня поднимается боль, мне чудится, что старшая девочка заглядывает мне в глаза и кричит: «Возьми меня!»
Нина Степановна заплакала, беспокойно заметались ее руки, скорбно сбежались морщинки на заострившемся лице.
Как страшно, когда изменить ничего нельзя.
МОТОРИХА
Трое суток мы ждали вылета из северного аэропорта: то метель, то оттепель, то мороз, взлетная полоса обледенела, ее сперва чистили, потом бросили.
Аэропорт забит людьми. Северяне привыкли терпеливо пережидать непогоду в своем «яме», как они называли аэропорт. Видимо, не случайно всплыло старинное северное название, ведь раньше ямщицкий ям был пунктом смены лошадей.
Мы в этом «яме» сидели на газетах, сидений было мало, их сразу захватили предусмотрительные пассажиры.
Моя соседка, сидевшая на «Литературке», часто морщилась, терла предплечье правой руки. Моя жалость к концу первого дня дозрела до вопроса:
— Сильно болит?
— Болит, — простосердечно ответила она.
Была она явно не русской, но на Север отовсюду народ понаехал, меня не очень занимало, из какой республики приехала она. На ней была моднейшая юбка из шерстяной фланели со складками на боку, яркая фирменная блузка и тоже фирменный жилет, норковая шубка, небрежно свернутая, валялась у женщины под боком, на нее она опиралась локтем здоровой руки. Голову женщины покрывал пестрый платок с люрексом, заправленный за уши назад. Прямой пробор волос светился рыжиной — всякая женщина узнала бы плохо прокрашенную седину. Голландские сапоги — предел мечтаний любой модницы — широко разлетелись возле дорожной сумки женщины, а ноги вольно покоились на смятых страницах районной газеты.
— Шубку испортите, — пожалела я дорогую вещь, о которой и помыслить не смела.
— Гожинько[4], не мы для вещей, а вещи для нас. — Женщина засмеялась, ослепив меня солнечным высверком золотых коронок, подтолкнула кулаком шубу и устроилась на ней поудобней. Снова поморщилась, оберегая правую руку.
Я спросила, что у нее с рукой. Она и сама не знала, но поднять ее выше пояса не могла, а уж какие только врачи не брались лечить, врачей хороших у нее пруд пруди, но для нее — все без изменений при их хорошем отношении и дефицитном лекарстве.
По народу я много бродила, исписала не одну тетрадь всякими народными средствами от различных болезней. Во всякую поездку брала мазь на живице собственного приготовления, она вместе с точечным массажем убирала любую боль.
После первого моего легкого надавливания на предплечье женщина дико заорала на весь аэропорт, и черные глаза ее впились в меня шильями.
— Чтоб тебя… — не зло, но выразительно пробормотала она и отняла руку. Увидев мазь, снова потянулась ко мне.
До отлета я успела три раза втереть мазь. Рука у нее уже поднималась выше головы, и она называла меня сестренкой, говорила, что до конца дней не забудет моей доброты, и божилась так, как могут божиться только цыганки: если она забудет меня, так чтоб ей мальчика своего не видать. Звать себя она велела Моторихой, потому что все ее так зовут, даже собственные дети, а еще — Мотором. И за быстроту, и за то, что всегда ездит на моторе, потому что, во-первых, быстрей, во-вторых, милиция в такси не ездит и паспорта у пассажиров такси не проверяет. Лично ей противно, когда у нее проверяют паспорт, чтоб она сдохла, если она кого обманывает и живет нечестно.
В Тюмени она с удовольствием зашла ко мне в гости, удивилась, что писатели живут бедно, самолично записала в мою записную книжку свой московский адрес, сделав десять ошибок, и напоследок похвалила меня:
— Молодец, гожинько, сразу чай ставишь, когда гость в дом входит. Даже если у цыгана есть нечего, но он поставит гостю, пусть и пустой, чай — это знак гостеприимства.
Уже от порога она попросила:
— А может, еще разок натрешь мне руку? — и тут же шустро скинула шубу.
Тюменский писатель, лауреат премии Ленинского комсомола Л. Заворотчева известна широкому читателю как мастер очеркового жанра. Это первая книга рассказов о людях Сибири и Урала. Крепкая связь с прошлым и устремленность в будущее — вот два крыла, они держат в полете современника, делают понятными и близкими проблемы сегодняшнего дня.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Наивные и лукавые, простодушные и себе на уме, праведные и грешные герои армянского писателя Агаси Айвазян. Судьбе одних посвящены повести и рассказы, о других сказано всего несколько слов. Но каждый из них, по Айвазяну (это одна из излюбленных мыслей писателя), — часть человечества, людского сообщества, основанного на доброте, справедливости и любви. Именно высокие человеческие чувства — то всеобщее, что объединяет людей. Не корысть, ненависть, эгоизм, индивидуализм, разъединяющие людей, а именно высокие человеческие чувства.
Роман о нужных детях. Или ненужных. О надежде и предреченности. О воспитании и всех нас: живых и существующих. О любви.
Неизвестные массовому читателю факты об участии военных специалистов в войнах 20-ого века за пределами СССР. Война Египта с Ливией, Ливии с Чадом, Анголы с ЮАР, афганская война, Ближний Восток. Терроризм и любовь. Страсть, предательство и равнодушие. Смертельная схватка добра и зла. Сюжет романа основан на реальных событиях. Фамилии некоторых персонажей изменены. «А если есть в вас страх, Что справедливости вы к ним, Сиротам-девушкам, не соблюдете, Возьмите в жены тех, Которые любимы вами, Будь то одна, иль две, иль три, или четыре.
Скепсис, психология иждивенчества, пренебрежение заветами отцов и собственной трудовой честью, сребролюбие, дефицит милосердия, бездумное отношение к таинствам жизни, любви и смерти — от подобных общественных недугов предостерегают словацкие писатели, чьи повести представлены в данной книге. Нравственное здоровье общества достигается не раз и навсегда, его нужно поддерживать и укреплять — такова в целом связующая мысль этого сборника.
Эта книга – современный пересказ известной ливанской писательницей Ханан аль-Шейх одного из шедевров мировой литературы – сказок «Тысячи и одной ночи». Начинается все с того, что царю Шахрияру изменила жена. В припадке ярости он казнит ее и, разочаровавшись в женщинах, дает обет жениться каждый день на девственнице, а наутро отправлять ее на плаху. Его женой вызвалась стать дочь визиря Шахразада. Искусная рассказчица, она сумела заворожить царя своими историями, каждая из которых на рассвете оказывалась еще не законченной, так что Шахрияру приходилось все время откладывать ее казнь, чтобы узнать, что же случилось дальше.