Шут - [2]

Человек в одеянии страшилища поблагодарил господина, его спутников и гейш и под бурю аплодисментов сбросил с себя бумажный мешок. Из-под красного, словно воспламененного капюшона показалось приветливое лицо мужчины с бритой головой.

Когда все высадились на берег, с новой силой вспыхнуло веселье. Компания мужчин и женщин разбрелась по лужайке. Поднялся страшный шум: начались танцы с притопом и прихлопом, игры в жмурки и пятнашки.

Сбросивший одеяние страшилища мужчина, не снимая женского кимоно, наскоро нацепил на белые носки соломенные сандалии с красными шнурками и начал развлекать гостей. Он то бегал за гейшами нетвердой, пьяной походкой, то прятался от них. Все громко смеялись над ним, хлопали в ладоши и пускались в пляс. Из-под нижней юбки мелькали волосатые икры. То здесь, то там раздавался его громкий, как у артиста, голос: «Малютка Кий-тян, а я тебя поймал!»

Он суматошно бегал туда-сюда, то слегка прикасаясь к рукавам женских кимоно, то натыкаясь на деревья. В этом было что-то забавное, неуклюжее, никак не сочетающееся с быстротой его движений. И это всех смешило. Одна из гейш, затаив дыхание, на цыпочках подошла к нему, и неожиданно у самого его уха раздался кокетливый женский голос: «Эй, а я здесь!» Хлопнув его по спине, она убежала. «Ну, а что ты на это скажешь?» — с этими словами господин принялся таскать его за ухо и грубо толкать. «Ой, ой, больно!» — всхлипывая и страдальчески нахмурив брови, с нарочито жалобным видом закричал мужчина. Было что-то неописуемо дразнящее в выражении его лица. Каждому хотелось стукнуть его по голове, дернуть за нос или просто подразнить. Одна молоденькая, лет шестнадцати, гейша подошла сзади, схватила его за ноги, и он кубарем покатился на землю. Затем он под общий хохот неуклюже встал, но в этот момент кто-то сзади закрыл ему глаза рукой, и мужчина, широко разинув рот, заорал: «Кто же обижает такого старика?!» — и, разведя в недоумении руками, ушел, как актер, исполняющий роль Юраноскэ.[3]

Этот мужчина-шут, по имени Сампэй, был когда-то биржевиком на улице Кабутомати. Но еще с тех пор им завладело нестерпимое желание заняться шутовским ремеслом. Сорока пяти лет от роду Сампэй в конце концов пошел в ученики к шуту в Янагибаси. И вскоре благодаря своим необычным способностям он стал пользоваться большой популярностью, а недавно был признан лучшим среди своих коллег по ремеслу.

«Беспечный этот парень Сакурай! (Сакурай — его фамилия). Насколько шутовство больше подходит его натуре, насколько оно лучше для него, чем ведение дел на бирже. Он, кажется, счастлив!» — так время от времени судачили люди, некогда знавшие его.

Во время японо-китайской войны он построил довольно приличную контору недалеко от Кайунбаси, нанял несколько работников, завел знакомства с господином Сасакибара и другими знатными людьми. С тех пор о нем говорили: «В присутствии этого парня вся комната наполняется весельем. Очень интересно бывать в его обществе!» Его охотно звали во все компании. Он стал завсегдатаем веселых пирушек.

Сампэй хорошо пел, искусно вел беседу, но никогда не зазнавался, несмотря на большую известность. Более того, не придавая никакого значения своему положению в обществе, а порой забывая даже о мужском достоинстве, он получал огромное удовольствие от того, что приятели и гейши потешались над ним, расхваливая на все лады. В минуты, когда, подвыпив, Сампэй сидел с лоснящимся, сияющим лицом при ослепительно ярком электрическом свете, он чувствовал, что живет. Посмеиваясь, Сакурай не переставал сыпать шутками. И нужно было видеть горящие его глаза, выражавшие переполнявшую его радость. Он поистине постиг самую суть разгульного времяпрепровождения и, казалось, был олицетворением развлечений.

Сампэй был любезен со всеми, не делая различий между гостями. Даже у гейш он не забывал справиться о здоровье. Но те поначалу испытывали к нему лишь отвращение, думая про себя: «Чертов бабник!» Однако, узнав Сампэя поближе, привязывались к нему. Он по природе был человеком простодушным и получал удовольствие от того, что люди потешались над ним. Вскоре Сакурай стал любимцем гейш. Женщины дорожили его вниманием, но, несмотря ни на деньги, ни на славу, ни одна из них не влюбилась в него. При встрече к Сампэю никто не обращался на «вы» и не называл «господином», а просто — Сакурай. И, естественно, обращаясь с ним, как с низшим, никто не считал это проявлением грубости.

На самом деле Сампэй никак не располагал к тому, чтобы его уважали или влюблялись в него. Даже нищему, пожалуй, не пришло бы в голову поклониться ему при встрече. От природы Сакурай обладал натурой, которая вызывала у окружающих своеобразное презрение, смешанное с симпатией и жалостью. В нем было что-то такое, что заставляло любить его. Как бы ни потешались над ним, он никогда не сердился, а, наоборот, был доволен. Только лишь у него заводились деньги, он обязательно приглашал приятелей, угощал их на широкую ногу и сам же прислуживал им за столом. Когда же Сампэя приглашали на пирушку или в компанию к знакомым, какие бы дела его ни ждали, он моментально принимал приглашение, откладывал все дела и, позабыв всё на свете, стремглав выбегал из дому. Когда он появлялся на пороге, приятели частенько, подтрунивая над ним, говорили, спасибо, мол, что пришел. А Сампэй неожиданно принимал важную позу и, кланяясь до пола, непременно повторял: «Пожалуйста, приходите в гости ко мне!» Гейши ради шутки, подражая гостям, кричали наперебой: «Эй, принеси-ка это!» — и, скомкав бумагу, кидали на пол. Сампэй же, отвесив несколько поклонов, услужливо приносил ее на веере, приговаривая голосом уличного фокусника: «Спасибо! Не стесняйтесь! Бросайте все! Всего лишь за две сэны!