Шут и трубадур - [20]

Страшный рев потряс стены замка и гулко раскатился над двором: так мог бы реветь запертый в винном погребе великан-людоед, в ярости круша пустые бочки. Некоторые рыцари очумело приподняли головы, Кристиан Рэндери прервал поиски перчатки и с интересом обернулся к дверям замка.

Новый порыв рева, в котором уже можно было различить отдельные проклятья, вынес из дверей старуху, приставленную Робертом Львом к его «жестокой донне».

Крестясь и приседая, старуха распласталась по стене, а в следующий миг из двери вывалился сам Роберт Лев, и, подобно настоящему льву, с рычанием пал на четвереньки. В отличие от Рэндери он все еще находился во власти вчерашнего веселья, и вид у него был — хуже некуда. Волосы и усы Льва торчали дыбом, одна щека была ярко-красного, другая — мертвенно-белого цвета; одежда графа выглядела так, словно его долго жевало какое-то чудовище, но, не прельстившись вкусом, выплюнуло обратно, к тому же ее украшали густые потеки вина, словно граф провел беспокойную ночь в винной бочке.

Лев с трудом встал, сделал три шага, споткнулся о спящую собаку и растянулся во весь рост с тем же людоедским ревом.

Кристиан Рэндери шагнул к нему и поставил на ноги, но Лев не поблагодарил трубадура за заботу. Он пнул завизжавшую собаку — и тут увидел шута, который чуть ли не с головой зарылся в сено и круглыми глазами смотрел оттуда то на графа, то на старуху…

С бешеным рыком граф вырвался из рук Рэндери, одним прыжком оказался возле шута, выдернул его из-под навеса и затряс, как собака трясет пойманную крысу.

Вперемешку с ужасным ревом Лев сыпал такими ругательствами, каких Рэндери не слышал даже от епископа Кормингстонского в самые хмельные его минуты.  Граф поминал Преисподнюю, богоматерь и папу; Вельзевула, Астарота и всех чертей; проклинал печень, сердце и селезенку шута; все, что тот ест, что пьет и чем дышит…

Шут безвольно болтался в его руках и был белее правой щеки графа.

Наконец Роберт Лев встряхнул свою жертву в последний раз, выпустил и ударил кулаком под ребра.

Шут взлетел в воздух легко, как соломенная кукла, грохнулся спиной и затылком о камни и остался лежать неподвижно. Граф бросился к нему и принялся яростно пинать ногами, но с тем же успехом он мог бы пинать настоящую соломенную куклу. Шут остался безучастным к самым жестоким ударам, и в конце концов граф все же заметил это.

Тогда во дворе вновь воцарилась тишина.

Рыцари опустили хмельные головы и снова погрузились в глубокий сон.

Рэндери подошел к шуту, нагнулся над ним и тронул его за подбородок.

— Похоже, вы его убили, — сказал он Роберту Льву.

Граф яростно и невнятно прорычал что-то «о подлеце, осмелившемся ходить к избраннице самого Льва» и о том, «как жаль, что он издох, ведь по справедливости за такие дела следует вспарывать живот и засовывать туда живых кошек!» — после чего заковылял обратно к замку, спотыкаясь о каждый булыжник.

Старуха с приседаниями засеменила ему навстречу; Роберт Лев не глядя швырнул ей монету и провалился в дверь, как в погребной люк.

Кристиан Рэндери нахмурил брови и задумался, провожая взглядом скользящую к воротам старуху. Какой-то эпизод из вчерашнего буйного веселья смутно беспокоил его.

Трубадур нагнулся над шутом и засунул руку ему за пазуху. Сердце билось.

Странствующий рыцарь огляделся по сторонам, принес от коновязи деревянную бадью, окатил шута звонким потоком воды, поставил бадью и похлопал его по щекам.

— Эй! — позвал он.

Шут с хрипом втянул воздух, застонал и согнулся пополам, подтянув колени к животу…

Рэндери распахнул его мохнатую безрукавку и удивленно присвистнул при виде синего пятна величиной с тарелку на его груди.

— Живуч! — пробормотал он. — Тебе повезло, парень… Я видел, как людей убивали таким ударом, — поделился он, взял шута за плечо и посадил, прислонив его спиной к бадье.

Шут поднял мокрое перекошенное лицо, и вдруг Рэндери вспомнил, где он раньше видел такой взгляд!

Когда на турнире тяжелораненые лошади скачут по полю, волоча за собой свои внутренности, потом падают и бьются, тщетно пытаясь встать — такими глазами они смотрят на человека, который подходит, чтобы их прикончить…

Рэндери нахмурился и снова попытался припомнить, которое из роя вчерашних пестрых впечатлений непрерывно и тягостно тревожит его.

— Ты что, в самом деле ходил к той даме? — так ничего и не вспомнив, спросил он шута.

Шут молча ткнулся лицом в колени — при желании это можно было принять за кивок.

— Зачем? — прогудел Рэндери, с любопытством глядя на него сверху вниз.

— Она моя сестра… — выдавил шут и обхватил бритую голову руками.

Рэндери горячей рукой вздернул его за подбородок.

— Что ты сказал?! — переспросил он.

Глядя мимо него, вздрагивающим от боли голосом шут повторил свои слова.

— А ты не врешь, — после долгого молчания произнес рыцарь. — Ну и ну! — добавил он, окинув взглядом жалкую фигуру шута.

— Граф Эйлинбургский — знатный человек и храбрый рыцарь, — проговорил он наконец, натягивая на руку единственную оставшуюся у него перчатку. — Хотя и вспыльчивого и необузданного нрава. Но если бы у меня была сестра и у меня возникли такие же сомнения в его честности, я не ползал бы к ней ночью на брюхе, как побитый пес. Нас рассудили бы мечи!