Шум времени - [123]

Чтобы попасть к Мандельштамам, надо было войти в ворота двухэтажного дома, пересечь двор и спуститься по дорожке вниз, в до сих пор существующую «яму». У стихотворения буквальная топография. А название улицы дало повод для поэтической самохарактеристики поэта.

На этой квартире Осипа Эмильевича с Надеждой Яковлевной навещали В. Н. Яхонтов и М. В. Юдина.

Думаю, настанет время, когда в Воронеже действительно будет улица Мандельштама. Жаль, что мы привыкли чтить только мертвых, и то через десятки лет.

Литературно-исторический комментарий

Настоящее издание автобиографической прозы, писем, записных книжек и записей разных лет — первый опыт системного освещения особой биографии — самосозидания — крупнейшего русского поэта XX столетия Осипа Эмильевича Мандельштама (1891–1938). Драматизм этого процесса сотворения поэтической личности — точнее импровизации судьбы — был обусловлен многими обстоятельствами. «Полупровинциал, еврей, разночинец, он не получил достояния русской и европейской культуры по естественному наследству, — писал о Мандельштаме М. Л. Гаспаров. — Выбор культуры был для него актом личной воли, память об этом навсегда осталась в нем основой ощущения собственной личности с ее внутренней свободой».

Главными вдохновителями этого процесса, подвижничества поэта, как заметил еще Н. С. Гумилев «были только русский язык… да вечно бессонная мысль».

Автобиографическая и эпистолярная проза Осипа Мандельштама, его «портреты» городов — Петербурга, Москвы, Киева, Феодосии — Надежда Яковлевна Мандельштам назовет эти очерки «городолюбием», «городострастием» поэта! — отличаются замечательной особенностью: он запечатлевает себя в предельно критических, конфликтных, переломных состояниях, в движении мысли и чувства, подчеркивает драматизм любого факта и впечатления. Поэтическое «я» Мандельштама везде включено в движение истории, нередко в спор с «веком-волкодавом». Отсюда — редкое богатство жизнеощущений, нравственно-эстетических самонаблюдений и оценок.

Данное издание стало возможным благодаря бескорыстным усилиям многих людей, которым дорога была судьба наследия поэта. Им, прежде всего ученым, подготовившим первое зарубежное издание сочинений О. Э. Мандельштама в 4-х томах (1967), Г. П. Струве, Б. А. Филиппову, откуда и взяты вошедшие в настоящее издание произведения, письма, фрагменты незавершенных творений, а также собирателям наследия поэта и мемуаристики Э. Г. Герштейн, Е. П. Зенкевичу, П. М. Нерлеру, ныне покойным И. М. Семенко, Н. Е. Штемпель, и, безусловно, Н. Я. Мандельштам — искренняя благодарность от составителя данной книги и, надеюсь, от читателей.

«Шум времени»

Печатается по: Мандельштам О. Шум времени. Издательство «Время» Л.,1925. Тираж 3000 экз.

Основная работа над этой книгой — историей петербургского мальчика из еврейской семьи, без фабулы и сюжета — протекала осенью 1923 года в Гаспре в Крыму и, вероятно, в 1924 году в Ленинграде. Рекламируя предстоящее издание, хозяева «Времени», подчеркнули: «Это беллетристика, но вместе с тем и больше, чем сама действительность… Она исчерпывает эпоху».

Среди первых оценок этой автобиографии Мандельштама любопытно мнение А. Лежнева: «Его фраза (Манделъштама-повествователя — В. Ч.) сгибается под тяжестью литературной культуры и традиции. Вместе с тем образы его своеобразны и контрастны, а сравнения неожиданно — верны. Он сшибает эпитеты лбами, как это советует делать Анатоль Франс… Как верно и метко уловлено им многое в этой эпохе общественного упадка, вырождающегося народничества, обреченности, нытья, бессилья „сочувственно тлеющей“ интеллигенции» («Печать и революция», 1929, № 4, с. 151–153). Для Г. Фиша «Шум времени» — документ «мироощущения литературного направления „акмеизма“» («Красная газета», вечерний выпуск, Ленинград, 1925, 30 июня).

Правда, весьма немногие заметили в «Шуме времени» главную психологическую драму повествователя — его уход из «хаоса иудейского», то есть устоявшегося быта, системы ценностей и ориентации, в царство русской культуры, христианства и возникшее в связи с этим состояние, как заметил Н. Лернер, «двойной безбытности», «временное состояние „ни в тех, ни в их“, „шемящей тоски“ и по уже оставленному и по еще не обретенному» («Былое». 1929, № 6). Точнее всех оценил драму утрат и неполных еще обретений Мандельштама эмигрантский критик В. Вейдле: он увидел, что и петербургская Россия и «хаос иудейский» «сродни Мандельштаму, но они сродни ему по-разному: „Он безошибочно передает самый запах и вкус еврейства, и воздух Петербурга, и звук петербургских мостовых. Вторая родина ему важней и дороже первой“» («Дни». Париж, 1925, 15 ноября).

Воспоминания Мандельштама как образец культурно-исторической, дневниковой прозы, полные «энергии мысли» глубины и верности исторической интуиции, стали и темой переписки с Б. Пастернаком. Он напишет автору «Шума времени»: «Полный звук этой книжки, нашедшей счастливое выраженье для многих неуловимостей… так приковывал к себе, нес так уверенно и хорошо, что любо было читать и перечитывать ее» («Литературное обозрение». 1990, № 2). Для А. Ахматовой «Шум времени» — урок письма об истории, образец для её «Бега времени» (1915), предмет восхищения нагрузкой на слово, на подробность. «Богат Осип, богат», — вспоминала Э. Герштейн ее оценку мира культурных ценностей Мандельштама, фокуса утонченной культуры.