Шум времени - [122]

Переуважена, перечерна, вся в холе.

Вся в холках маленьких, вся воздух и призор.

Вся рассыпаючись, вся образуя хор, —

Комочки влажные моей земли и воли.

В дни ранней пахоты черна до синевы,

И безоружная в ней зиждется работа, —

Тысячехолмие распахнутой молвы;

Знать, безокружное в окружности есть что-то…

«Чернозем» — точное описание местности, где поэт был «закольцован». И, возможно, один из лучших в русской поэзии гимнов земле.

Мне очень нравилось это стихотворение, и Осип Эмильевич переписал мне его разборчиво тушью на листе хорошей бумаги.

Непосредственно навеяно городом, написано под свежим впечатлением от него — многое.

Приехав в Воронеж, Мандельштамы поселились в Привокзальном поселке. Эти места связаны и с Андреем Платоновым. Одноэтажные дома с палисадниками, сады, огороды, немощеные улицы, заросшие травой, бурьяном. По улицам бродят куры, и за забором нередко раздается лай собаки. Трудно представить, что стоит только перейти деревянный мостик через железнодорожную линию — очутишься на проспекте Революции, главной улице города, и что город совсем не маленький. Очевидно, под впечатлением своего нового жилья Осип Эмильевич писал:

Я живу на важных огородах, —

Ванька-ключник мог бы здесь гулять,

Ветер служит даром на заводах,

И далёко убегает гать.

Поэт, конечно, имеет в виду Придаченскую гать, являющуюся продолжением Чернавского моста и соединяющую город с Придачей, тогда еще пригородом. Гать шла через заливной луг.

Чернопахотная ночь степных закраин

В мелкобисерных иззябла огоньках.

За стеной обиженный хозяин

Холит-бродит в русских сапогах.

И богато искривилась половица —

Этой палубы гробовая доска.

У чужих людей мне плохо спится,

И своя-то жизнь мне не близка.

Посмею сказать, что Осип Эмильевич полюбил эту землю. В первый год своей жизни в Воронеже он имел возможность побывать в различных районных центрах Черноземья, некоторых совхозах. Был даже в декабре 1935 года в тамбовском санатории, откуда писал Надежде Яковлевне: «Здесь… зимний рай, красота неописанная. Живем на высоком берегу реки Цны. Она широка или кажется широкой, как Волга. Переходит в чернильные леса. Мягкость и гармония русской зимы доставляют глубокое наслаждение. Очень настоящие места…»

Эта область в темноводье —

Хляби хлеба, гроз ведро,

Не дворянское угодье —

Океанское ядро…

Я люблю ее рисунок,

Он на Африку похож —

Дайте свет, — прозрачных лунок

На фанере не сочтешь…[90]

Анна Россошь и Гремячье, —

Я твержу их имена. —

Белизна снегов гагачья

Из вагонного окна.

Я кружил в полях совхозных,

Полон воздуха был рот.

Солнц подсолнечника грозных

Прямо в очи оборот.

Въехал ночью в рукавичный,

Снегом пышущий Тамбов,

Видел Цны — реки обычной —

Белый, белый, бел-покров.

……………………………

Где я? Что со мной дурного?

Степь беззимняя гола.

Это мачеха Кольцова.

Шутишь — родина щегла!..

Это стихотворение было написано под впечатлением командировок в Воробьевский район, куда Осип Эмильевич ездил с группой воронежских писателей и журналистов.

И отсюда совершенно изумительные стихи о щегле. Я помню, с какой любовью писал их Осип Эмильевич, как радовался им:

Мой щегол, я голову закину,

Поглядим на мир вдвоем.

Зимний день колючий, как мякина,

Так ли жестк в зрачке моем?

Хвостик лодкой, перья черно-желты,

Ниже клюва в краску влит.

Сознаешь ли, до чего щегол ты,

До чего ты щегловит?

О щегле было не одно стихотворение, были и варианты. «Щеглиный цикл, — пишет Надежда Яковлевна, — развился на обостренной жажде жизни, на ее утверждении, но предчувствие беды пробивалось в нем с первых минут». Осип Эмильевич видел щеглов не только на воле, но и у Вади, хозяйского мальчика, были щеглы. Надежда Яковлевна вспоминает, как работал Осип Эмильевич над этим циклом, и передает его слова: «Щегла запрятали в клетку, не выпустили в лесную Саламанку… А меня нельзя удержать на месте».

Мне кажется, никогда Мандельштам не сливался душой так тесно с природой, никогда не писал таких задушевных стихов, какие писал в Воронеже:

Вехи дальние обоза

Сквозь стекло особняка.

От тепла и от мороза

Близкой кажется река.

И какой там лес — еловый? —

Не еловый, а лиловый,

И какая там береза,

Не скажу наверняка, —

Лишь чернил воздушных проза

Неразборчива, легка…

В Воронеже поэт полюбил русскую зиму, многоснежную, ясную, морозную. До воронежского периода в его стихах почти не было зимних пейзажей. Здесь мне хочется вспомнить еще одно зимнее стихотворение, написанное под впечатлением чудесных картин природы в тамбовском санатории:

Как подарок запоздалый

Ощутима мной зима.

Я люблю ее сначала

Неуверенный размах.

Хороша она испугом,

Как начало грозных дел.

Перед всем безлесным кругом

Даже ворон оробел…

Благодаря «Воронежским тетрадям» Осип Эмильевич навсегда прописан в старом русском городе. Жена поэта писала: «Воронеж был чудом, и чудо нас туда привело».

В полушуточном стихотворении Мандельштам писал:

Эта, какая улица?

Улица Мандельштама.

Что за фамилия чертова! —

Как ее ни вывертывай.

Криво звучит, а не прямо.

Мало в нем было линейного.

Нрава он был не лилейного.

И потому эта улица.

Или, верней, эта яма, —

Так и зовется по имени

Этого Мандельштама.

Это стихотворение связано с реальным адресом одной из квартир поэта в бывшей Троицкой слободе на улице Линейной.