— Ого! — сказал священник, видимо, хорошо разбиравшийся в таких делах. — Серьезная стычка. Народу там изрядно.
— Да, господин Гюден. Вот только как бы узнать, чья возьмет? — воскликнул Купьо.
На этот раз на всех лицах выразилась единодушная тревога.
— Завернем вон на тот постоялый двор, — сказал патриот, — и спрячем там карету, пока не узнаем, чем кончилось сражение.
Совет казался весьма благоразумным, и Купьо послушался его. Патриот помог вознице спрятать экипаж от чужих глаз за кучей хвороста. Ректор, улучив удобную минуту, шепотом спросил Купьо:
— У него в самом деле есть деньги?
— Э-э, господин Гюден, если то, что у него есть, попадет в карманы вашего преподобия, они от этого не станут тяжелее.
Республиканцы, торопясь добраться до Эрне, прошли мимо постоялого двора, не заходя в него. Услышав их быстрый топот, Гюден и хозяин из любопытства вышли за ворота посмотреть на них. Вдруг толстый ректор подбежал к солдату, который шел позади колонны.
— Гюден, что же это? — крикнул он. — Упрямец! Ты все-таки уходишь к синим? Сын мой, ты подумал, что ты делаешь?
— Да, дядя, — ответил капрал. — Я поклялся защищать Францию.
— Ах ты несчастный! Ведь ты душу свою погубишь! — вскричал аббат, пытаясь пробудить в племяннике религиозные чувства, столь сильные в сердцах бретонцев.
— Дядя, если бы король встал во главе своих армий, я не говорю, что...
— Эх, дурень! Кто тебе говорит о короле? А разве твоя Республика раздает аббатства? Она все перевернула. Чего ты добьешься? Оставайся с нами, рано или поздно мы победим, и ты станешь где-нибудь советником парламента[15].
— Парламента? — насмешливо переспросил молодой Гюден. — Прощайте, дядюшка!
— Ты не получишь от меня ни гроша! — гневно воскликнул дядюшка. — Лишаю тебя наследства!
— Спасибо, — ответил республиканец.
И они расстались. Пока проходил маленький отряд синих, пары сидра, которым патриот угостил Купьо, успели затуманить кучеру голову, но он тотчас же протрезвел и повеселел, когда хозяин постоялого двора, разузнав о результатах сражения, сообщил, что победу одержали синие. Купьо вновь выехал на большую дорогу, и вскоре его рыдван появился в долине Пелерины, где он хорошо был виден с плоскогорий Мэна и Бретани, словно обломок корабля, плывущий по волнам после бури.
Взобравшись на вершину холма, по которому поднимались синие и откуда была видна вдали Пелерина, Юло обернулся посмотреть, нет ли там еще шуанов, и увидел сверкающие точки — солнечные блики на стволах их ружей. Бросив последний взгляд на ту долину, с которой он расстался, спускаясь к пойме реки Эрне, Юло, как ему показалось, увидел на большой дороге экипаж Купьо.
— Не майеннский ли это дилижанс? — спросил он у двух своих друзей.
Оба офицера, вглядевшись, узнали старую тюрготину.
— Странно! — сказал Юло. — Как же это мы не встретились с ним?
Все трое молча переглянулись.
— Еще одна загадка! — воскликнул Юло. — Однако я начинаю добираться до истины.
В эту минуту Крадись-по-Земле тоже узнал тюрготину и сообщил о ней товарищам. Взрыв всеобщей радости вывел молодую даму из задумчивости. Незнакомка подошла к шуанам и увидела дилижанс, приближавшийся с роковой поспешностью к подъему на Пелерину. Вскоре злополучная тюрготина была уже на верхней площадке горы. Шуаны, которые снова там попрятались, ринулись на свою добычу с быстротой хищников. Безмолвный пассажир соскользнул на дно рыдвана, съежился и замер, стараясь придать себе вид багажного тюка.
— А-а! Учуяли! — крикнул Купьо с козел, указывая шуанам на крестьянина. — Вот у этого патриота полный мешок золота.
Шуаны встретили эти слова взрывом дружного хохота и закричали:
— Хватай-Каравай! Хватай-Каравай! Хватай-Каравай!
Под этот хохот, которому, словцо эхо, вторил и сам Хватай-Каравай, смущенный Купьо слез с козел. Пресловутый Сибо, по кличке «Хватай-Каравай», помог своему соседу выбраться из экипажа. Поднялся почтительный гул.
— Это аббат Гюден! — крикнули несколько человек.
Очевидно, он пользовался уважением: все обнажили головы; шуаны встали на колени и попросили у него благословения; аббат с важностью благословил их.
— Он надул бы самого святого Петра и украл бы у него ключи от райской обители, — сказал ректор, ударив Хватай-Каравая по плечу. — Без него синие перехватили бы нас.
Заметив молодую даму, аббат Гюден отошел на несколько шагов и вступил с нею в разговор. Хватай-Каравай проворно открыл сундук в дилижансе и с дикой радостью показал всем мешок, судя по форме его наполненный свертками с золотыми монетами. Он не стал медлить с дележом добычи. Каждый шуан получил от него свою долю, и раздел был произведен с такой точностью, что не вызвал ни малейшей ссоры. Затем Хватай-Каравай подошел к молодой даме и священнику и протянул им около шести тысяч франков.
— Могу я со спокойной совестью взять эти деньги, господин Гюден? — спросила молодая дама, чувствуя потребность в чьем-то разрешении.
— А как же иначе, сударыня? Разве церковь не одобрила некогда конфискацию имущества у протестантов? И тем более это дозволительно в отношении революционеров — богоотступников, разрушителей храмов и гонителей религии.
