Штурмфогель - [47]

И пронзительно холодно. Так холодно бывает только на ветру – но здесь не было ни малейшего признака ветра. Просто тепло из тел стремительно вылетало и таяло в пустом черном призрачном воздухе…

– Сто-оп! – распорядился Михась. – Выходи! Дальше только пешком, – пояснил он Штурмфогелю.

Когда бежишь чуть вниз, подошвы громко шлепают по дороге… Когда бежишь сквозь густой лунный свет, чувствуешь, что всплываешь вверх… Когда бежишь навстречу своему вечному ночному страху, перестаешь понимать, кто ты есть и где ты есть…

Штурмфогель помнил все, что рассказал ему Михась за тягучие часы пути, но думать об этом решительно не мог.

Предмостье… мост, не поднимавшийся уже сто лет… припорошенные снегом фигуры давно замерзших часовых…

А сквозь проем ворот донжона – дубовые створки разбиты в щепу – видны раскаленные пасти печей. Три пылающих полукруга – и где-то рядом есть, наверное, еще, потому что так уж прихотливо ложатся на снег блики.

Надо остановиться… остановиться самому и остановить бег восприятия… вот так.

…Урядник Михась шел впереди, поводя стволом винтовки из стороны в сторону. Люди графа двигались за ним и по обе стороны от него – отважно и твердо, но тень неуверенности скользила в их движениях. Каменный пол был исковеркан – особенно вблизи печей – и завален комьями глины. Штурмфогель не мог преодолеть внутреннего протеста против того, что видел: эти печи – они не были сложены людьми. Как толстенные каменные деревья, они совсем недавно вырвались из-под земли, взорвав каменную кладку, проросли трубами сквозь потолок и стены. Огонь гудел, но не было видно ни куч угля, ни штабелей дров…

И едва только Штурмфогель подумал об этом, что-то заскрежетало в углу. Все винтовки судорожно повернулись в ту сторону, а из тени на свет медленно выкатилась железная тачка, груженная поблескивающими кусками антрацита. За тачкой тяжело шагал приземистый черный человек. Не замечая никого, он остановился у одной печи, поднял с пола лопату и стал кидать уголь в огонь. Движения его были рваные – то слишком медленные, то чересчур быстрые.

– Мефодий, – негромко позвал урядник. – Мефодий, ты узнаешь меня?

Черный человек снова взялся за тачку и зашагал к следующей печи. Там все повторилось – те же движения, напоминающие… напоминающие… Какой-то образ мелькнул, но не задержался. Медленно, потом сразу – быстро, потом – опять медленно…

За спиной Штурмфогеля ударил тугой выстрел, и все подпрыгнули и оглянулись. Уши забило то ли ватой, то ли глиной. Свет стал гротескно резок. Один из людей графа судорожно рвал затвор винтовки. В нескольких шагах от него на земле что-то дергалось, и лишь несколько долгих мгновений спустя Штурмфогель понял, что это осколки человека, разбившегося, словно он был из хрупкого, но живого фарфора…

Деревянные, подумал Штурмфогель. Мраморные. Фарфоровые… что они с нами делают…

(Если бы его спросили, кто такие эти «они», он вряд ли ответил бы. Какие-то сволочи и мерзавцы, превращающие людей в дерево, камень и фарфор; и эта мысль имела логическое продолжение, которого он не хотел, но которое тем не менее в ней заключалось.)

– Молодец, Никол! – громко сказал урядник, и сквозь звон в ушах его слова пробились с трудом, но пробились. – Всем смотреть по сторонам! За мной, наверх!

У подножия винтовой лестницы лежал, скрючившись в позе эмбриона, еще кто-то – маленький и легкий. Если бы не полуседая спутанная борода, можно было подумать, что это ребенок.

Штурмфогель шел следом за урядником – и, когда тот остановился, почти ткнулся в него.

– Что там?

Урядник сделал несколько тяжелых шагов по ступеням и шагнул в сторону. Лестница кончилась.

Здесь было жарко – куда более жарко, чем внизу, у пылающих печей. Но там были ворота наружу; здесь же почти все окна-бойницы закрывали цветные витражи; лишь кое-где куски мозаик вылетели, и черные дыры опушил иней. Трубы, растущие из пола, напоминали голые деревья: от изогнутых серых стволов отходили изогнутые серые сучья… Воздух дрожал и переливался в свете небольших огненных шаров, неподвижно висящих тут и там без всякой видимой опоры.

На полу в позах будд неподвижно сидели несколько десятков человек – в первый момент показалось – несколько сотен, но это была паника воображения, – опутанных тончайшей перламутрово поблескивающей сетью, а с потолка по дальней стене, сально отсвечивая, спускалось чудовище.

Штурмфогель впервые видел фанга живьем, хотя раньше кое-что слышал о них, видел фотографии и даже панцирь – в музее раритетов Штимана.

Но там, наверное, кому-то попался мелкий несмышленыш – здесь же была матерая тварь размером с медведя.

Люди графа поднимались и строились в ряд, и Штурмфогель ощущал исходящий от них резкий запах пота – того пота, который выступает у людей в напряженные минуты ожидания схватки.

Он и сам поднял свое оружие, старинную магазинную винтовку «Бердан э 2», патрон уже был загнан в патронник, а предохранитель все равно не работал, так что остается нажать спуск, и тяжелая тупая пуля уйдет вперед – искать свою дыру…

От фанга исходило страшное зловоние, улавливаемое даже не обонянием, а сразу мозгом. Пока он полз по стене, панцирь его, желто-серый, изображал необыкновенно красивое и чувственное женское лицо. Из-под панциря высовывались короткие толстые щупальца-ноги, их могло быть от семи до двенадцати с каждой стороны, и Штурмфогель поймал себя на том, что тщится пересчитать их…