Штурман воздушных трасс - [5]

Едва Прокофьева вывезли из операционной, совсем рядом грохнул взрыв. Потом еще... Между разрывами слышался гул самолетов. Шевченко прижал каталку с полковником к стенке и приказал всем лечь на пол. Слышно было, как при каждом взрыве вскрикивала медсестра Зина.

Но только прекратилась бомбежка, Шевченко поднялся и, к своему удивлению, не обнаружил ни врачей, ни Зины. Он кинулся к окну и увидел, как весь персонал убегал через двор.

— Догони! — скомандовал он одному из своих товарищей.

— Вы мне надоели, молодой человек! — накинулся местный врач на Шевченко, возвращаясь под конвоем. — Мы свое дело сделали и не хотим попасть в плен, как того, видимо, желаете вы. Пустите нас, мы доберемся к своим пешком.

— А как же полковник? И зачем пешком? Давайте погрузим командира на машину и поедем...

Не доезжая Минеральных Вод, они увидели у самой дороги санитарный самолет У-2. Летчик, размахивая шлемом, просил остановиться.

— Товарищи, помогите, кончился бензин, сел на вынужденную.

Бензина и у них было совсем мало. Шевченко предложил такой план. Он с Прокофьевым останется у самолета, бензин они добудут. А остальные пусть едут дальше. Однако вскоре подошла колонна машин. Возглавлял ее подполковник, который знал Прокофьева. Он сам приказал слить бензин понемногу со всех машин для самолета.

Консилиум пятигорских врачей сошелся на мнении, что ранение у Прокофьева тяжелое, надежд на скорое выздоровление нет, поэтому необходима эвакуация в тыл.

Длинным, кружным путем Прокофьева доставили в конце концов в Чкалов. Уже на следующий день в палату к нему вошел заместитель командующего ВВС округа:

— Ну, Гавриил Михайлович, от самого Ставрополя за вами гонимся по следу. Как только вы успеваете на одной ноге? Мне поручили проверить, как прошла эвакуация курсов. Проверил — все в порядке, кроме того, что пропал сам начальник. Каких только небылиц не наслушались о вас: погиб, попал в плен, ранен и умер по дороге. Хорошо, что их было много, потому и не верили ни одной. Пришлось организовать поиски. Курсы ваши застряли здесь недалеко, дожидаются своего командира.

Едва врачи разрешили Прокофьеву ходить, как он включился в организацию учебного процесса. Фронт требовал пополнения. Наши войска перешли в решительное наступление, гнали фашистов с родной земли, и в это был вклад Полтавских курсов, как их до сих пор называли. Некогда было Прокофьеву заниматься своим здоровьем, хотя бедро болело с каждым днем все сильнее и сильнее. В конце концов настал день, когда на обширном участке открылась плохо залеченная рана.

Заместитель командующего ВВС округа, приехавший с приятной миссией — поздравить Прокофьева с присвоением ему звания генерала, застал его в постели. Тут же было решено немедленно отправить Гавриила Михайловича в Москву.

...Главный хирург военного госпиталя, осмотрев рану, внес поправку в намерение Прокофьева немного подлечиться:

— Нет, уважаемый, подлечиться здесь не получится. Операция, и немедленно, если хотите остаться на своих двоих.

...Через две недели, едва врач намекнул о скорой выписке, Прокофьев настоятельно попросил сделать это тотчас, обязуясь, в свою очередь, строго выполнять все медицинские предписания...

Сколько раз он потом клялся врачам выполнять их указания! Клялся и не выполнял, откладывая на потом, когда станет легче на службе. Но легче не становилось. Наверное, поэтому до сих пор болит нога. Вот и сейчас в тесной кабине самолета СБ от неподвижности по всему бедру разлилась тупая боль. Хорошо хоть, что заканчивается полет.

Летчик в сумерках разыскал свой, краснодарский, аэродром и, несмотря на трудные условия, произвел мягкую посадку.

Гавриил Михайлович зашел в штаб с намерением записать себе на завтра еще одно мероприятие — разыскать личное дело и фотографию Анисимова. Несмотря на то что часто приходилось разъезжать, начальник штаба возил с собой личные дела постоянного состава, и тех, кто жив, и тех, кто еще не вернулся, и тех, кто уже не вернется никогда.

То, что в такой поздний час в штабе еще работали, не удивило генерала. Курсы возвратились сюда совсем недавно, после освобождения Краснодара. Поскольку военный городок был полностью разрушен, люди восстанавливали его, не считаясь со временем.

Уже через четверть часа на стол Прокофьеву положили тонкую папку с красиво выведенной надписью: «Личное дело летчика-инструктора лейтенанта Анисимова». Генерал развернул ее, и с фотографии на него глянул молодой, похоже, с трудом удерживающий улыбку летчик. А дальше были скупые анкетные данные: имя, отчество, фамилия, национальность, год рождения — 1922-й.

— Двадцать второй, двадцать второй, — задумчиво повторил генерал, — в трудное время ты родился, лейтенант. А какое это время было для меня?..

Дорога из детства

Весной двадцать второго он закончил в Кадоме школу фабрично-заводского ученичества. Отец сначала очень обрадовался первому в семье документу, удостоверяющему, что «Прокофьев Гавриил Михайлович сдал экзаменационную работу с оценкой «отлично» и получил специальность широкого профиля». Но разобравшись, что из всех приобретенных сыном специальностей в деревне пригодно только кузнечное дело, Прокофьев-старший огорчился. У них в селе Белом есть старый кузнец, которому Ганька и в подметки не годится со своим документом.