Штурм - [5]

С трудом поднимаюсь на ноги. Звон в ушах, будто трезвонят тысячи колоколов. Сразу не могу сообразить, что происходит. Оглядываюсь. Недалеко на окровавленном снегу лежат два санитара в халатах, а носилки накрыли раненого. Лежит и пленный летчик, а возле две регулировщицы-конвоиры. Одна вскакивает, нагибается над подругой. Та слабо стонет.

— Сейчас, Машенька, сейчас, дорогая, потерпи!

Девушка бежит к перевернутым носилкам. Осмотрев поочередно три неподвижных тела, она выпрямляется и безнадежно машет рукой. Потом, схватив носилки, подтаскивает их к Маше. Я подхожу, и мы бережно укладываем раненую. Пленный летчик тяжело поднимается и оторопело смотрит на нас, слегка похлопывая себя ладонями по ушам. Регулировщица, сдвинув брови, сурово прикрикивает:

— Ну ты, долговязый, чего стоишь? Берись, понесем! И летчик, поняв, быстро нагибается к носилкам.

А воздушные пираты все еще бесчинствуют, оглушительно ухают взрывы. Но бомбардировщики теперь уже не пикируют — по ним ожесточенно бьют крупнокалиберные зенитные пулеметы. В наступивших сумерках ярко прочерчиваются светящиеся трассы. Стреляют совсем рядом; я иду посмотреть, кто это так метко и бесстрашно ведет огонь. Ведь два сбитых самолета — большая удача.

Ожидаю увидеть опытных солдат — из тех, что уже зарекомендовали себя на фронте слаженной и точной работой. Но встречаю девушек. Здесь несут службу женщины-добровольцы да несколько бывалых солдат. Командует ими пожилой капитан. Их зенитный бронепоезд останавливается в тех местах, где угрожает наибольшая опасность с воздуха. Боевая задача — отразить налет. И бойцы не уходят с платформ, пока последний вражеский самолет не покинет неба. Надо отдать им должное: ведут они себя в бою как настоящие солдаты.

Становится темно. Бомбежка прекратилась. Разговорился с зенитчицами.

— Не тяжело ли вам все-таки воевать?

Девушка в расстегнутом полушубке, в шапке, сдвинутой на макушку, отвечает:

— Что нам? Мы в тылу. На фронте, там потяжелее.

И ни одной жалобы на не женский и опасный труд. Из темноты выскользнула еще одна зенитчица, подошла вплотную.

— У Лены раздроблена нога, — печально шепчет она подруге.

Оказывается, еще в начале налета были ранены три бойца. Вот тебе и «легкая» служба!

Громыхая на стыках рельсов, к станции подползает длинный эшелон с пятидесятитонными цистернами горючего. Одна из девушек покачивает кудрявой головкой:

— Ну, сегодня и у нас будет ночка! Почти как на фронте!

* * *

Переночевав в станице, выезжаем рано утром. К рассвету подморозило. Под колесами хрустит ледок. Машина бодро мчит нас к югу.

Минуем Новочеркасск — небольшой город, живописно раскинувшийся на холме. Это бывшая столица казачьего Войска Донского. На площади, против собора, возвышается памятник Ермаку, славному сыну свободолюбивого Дона, покорителю Сибири.

От Новочеркасска рукой подать до Ростова. По узкому шоссе подъезжаем к садам, запушенным снегом. Солнце еще не успело разогнать сизо-бурую дымку, в которой смутно проступают очертания высоких зданий.

— Это не туман! — определяет адъютант.

Помню Ростов до войны. Красивый город, крупный промышленный центр, с жизнерадостным, неутомимым народом. И вот первое, что бросается здесь в глаза, — развалины домов, остовы сгоревшего драматического театра. В районе вокзала большой пожар. Оказывается, ночью немецкие самолеты, поднявшись с Таганрогского аэродрома, бомбили железнодорожные мосты через Дон.

На улицах — следы недавних ожесточенных схваток: подорванные на минах и подбитые немецкие и советские танки, брошенные орудия, исковерканные повозки.

На широкой магистрали — улице Фридриха Энгельса — большое скопление людей. Вид у них сумрачный, озабоченный: нужно снова налаживать жизнь, восстанавливать разрушенное.

Получив у военного коменданта необходимые сведения, на городской окраине нахожу генерала С. А. Краснопевцева. Он прибыл сюда накануне посмотреть, как идут дела в управлении артиллерийского снабжения Южного фронта. Генерал остановился в голубом флигельке. Вокруг густые заросли акаций, пока еще голых, черных, но уже чем-то неуловимым напоминающих о приближении бурной южной весны.

Семен Александрович принимает радушно. В светлой комнате на подоконниках — кактусы, в углу — огромный фикус. Садимся в обтянутые серыми чехлами кресла.

— Совсем как в мирное время!

— Да, хозяйка у меня чистеха, донская казачка, — отвечает генерал и тотчас же засыпает меня вопросами о Москве, об общих знакомых, о дороге.

За ужином Краснопевцев с грустью говорит, что не хотелось ему расставаться со 2-й гвардейской армией.

— Мало приятного сидеть в штабе фронта. В войсках-то не часто придется бывать, — сетует Семен Александрович.

Он с горечью говорил о потерях, особенно командных кадров. Краснопевцев вспоминает 1941 год. Лужское шоссе под Ленинградом. Вместе с другими командирами он создавал прочную оборону на дальних подступах к городу.

— Да! Трудные были времена. Но выстояли. И это главное. Частенько задаю себе вопрос: почему выстояли? В чем та сила, которая помогла и помогает армии, народу решать самые трудные задачи? Вся наша сила, дорогой мой, в партии, в ее мудрой политике. Вот мы говорим — и правильно говорим, — что у нас хорошая противотанковая артиллерия, мощные пушки-гаубицы, много орудий большой мощности. А ведь все это не с неба свалилось. Партия, Центральный Комитет задолго до войны неустанно создавали первоклассную артиллерию.