Штрафной батальон - [20]

— Курица ты надутая, — ответила ей бабка негромко и не сразу, взглянула с усмешкой, покачала головой, вышла из-за скамейки, высунулась в дверь, пояснила тихонечко: — Гляжу, не идет ли кто в уборную, а то услышат. — Поманила чистой-пречистой отстиранной ладошкой в глубь кухни и оглоушила: — Передо мной-то не выкобенивайся. Мне-то не в диковинку твои спектакли. Ну, укажи я давеча тем военным на твоего Витьку, подыму я зятя? Нет, не подымешь и не воскресишь, а только бога разгневаешь. Все под ним ходим. А по всему свету сейчас и без Витькиного сраму полно горя и смертей, и никто не знает, где кому оступиться, где прославиться. А возле хорошего человека, возле Константина Константиновича, может, что путное получится и из твоего Витьки. Он же не своим умом. Ну об этом что толковать-то? Не такая уж я слепая и глухая. Считай, что быльем поросло. Было — и нету.

Зашелся дух у Калерии Ивановны. Холодный сквозняк протянул по щекам. Рот раскрылся и закрылся. Растерялась. Знала, что бабку криком и угрозами не возьмешь, а выходить из положения надо. Заплакать? Упасть на колени, как перед Митрохиным? Но чего ради теперь, когда все страшное миновало? Все прошло! Закричать, накинуться: «Ах ты, старая бреховка! А ты видела? Докажи!» Не крикнула. Побоялась. Проговорила удивленно, будто так удивлена, что и язык не ворочается:

— Нннне понимаю… О чччем вы? — и легкой травиночкой, тише воды, выскользнула из кухни.

Генерал Травкин на следующий день отбывал из Москвы в сопровождении адъютанта — младшего лейтенанта Курносова. Калерия Ивановна беззвучно плакала, собирая в новенький чемоданчик вещи сына. Счастливые слезы вымывали из души последние пылинки страха, и облегченная душа ликовала, ширилась, поднималась. Так бы вот, кажется, и полетела бы Калерия Ивановна и всем знакомым и незнакомым рассказала о своей радости. Сын — адъютант! Название-то какое благородное. Адъ-ю-тант! Кто же не позавидует? Начищенный-наблищенный Витя, весь с иголочки с головы до ног, будет красоваться возле строгого и всесильного генерала Травкина, будет вытягиваться и щелкать каблуками. Витя уже и сейчас щелкает и красиво отдает честь, так что просто залюбуешься.

Любовалась им и Аврора Алексеевна. Она все те предыдущие ужасные трое суток звонила по несколько раз на день, спрашивала испуганным и раздраженным голосом, есть ли новости. Вот и сегодня утром позвонила и, услыхав, что Витя объявился, прибыл вчера ночью с генералом Травкиным, примчалась домой и, захлебываясь, сбивчивым шепотом рассказала, как все эти три ночи сама не спала и дочери с ребенком не давала. Вставала ежечасно, припадала ухом к двери, ждала, что явятся за гражданкой Греховой и арестуют ее за укрывательство дезертира.

Постыдное признание подруги кровно обидело Калерию Ивановну. Неужели бы она, мать офицера (как в старину!), позволила бы себе заплатить черной неблагодарностью за любезность? Она сказала бы, если бы не дай бог Витю обнаружили, что самовольно воспользовалась доверием соседки, оставившей ключ, чтобы поливать цветы. Но зачем теперь весь этот страх вспоминать? Обошлось — и слава богу!

— Витя и Константин Константинович обязаны ехать только в мягком вагоне, — похвалилась Калерия Ивановна на кухне, когда не было бабки.

Бабку она со вчерашней ночи боялась, хотя сделала вид, что не придала значения тому разговору и не запомнила, о чем таком говорила ей Никитична. Да кроме того, бабка вроде бы пообещала хранить Витину тайну. А как ей верить? Взбредет на ум, возьмет и ляпнет при людях. Начнутся пересуды, расспросы. И так-то тяжело Калерии Ивановне изображать перед Никитичной бесстрашие и невиновность, дескать, нечего Курносовым бояться, потому что чисты кругом, вчерашнему ночному разговору копейка цена и вспоминать о нем незачем. Да все и вправду будто забылось — и те предсмертные часы, когда на тонюсенькой паутинке в своих руках держала сына над бездной.

— Цыпочка? Говорит лейтенант Курносов, адъютант генерала Травкина. Еду на Первый Белорусский. Через час мы с генералом отбываем, — трезвонил Виктор по телефону уже третьей или четвертой девчонке.

— А ну иди сюда! — крикнул из комнаты Травкин. — Всю Москву оповестил, что едешь на Первый Белорусский? — генерал буравил Виктора, влетевшего на зов, тем суровым и презрительным взглядом, с каким вчера говорил им, сыну и матери, о чести и воинском долге.

— Я думал, вы не слышите, дядя Костя. Прошу прощения, товарищ генерал, — оправдывался Виктор, вытягивая руки по швам.

— Зачем ему вся Москва? Ему хватит и Марьиной рощи, — сказала с лукавой усмешечкой мать, не упуская возможности отвести гнев дяди Кости, и он в самом деле смягчился:

— Ближе не нашлось по соседству хороших девчат?

— Есть одна, и очень хорошенькая, да не нравится ей наш Витя. В этом же доме живет, в первом подъезде, Ниночка Антипова.

— Ма-а!

— Разве не правда? За нее ведь Андрюшка отколотил тебя в девятом или десятом классе? Соседей наших Митрохиных сын. Вчера его отец приезжал, Сергей Саввич, был здесь в Москве по делам службы. Заходил вот вечером, узнавал, нет ли чего от Андрея. Месяца два уж не пишет.