Штрафной батальон - [47]

Сразу после утренней проверки Колычева срочно потребовали в штаб. Вызов к начальству всегда сопряжен для подчиненных больше с тревожными, нежели с приятными ожиданиями, а если к тому же знаешь за собой грех — вовсе неуютно на душе становится. Подозвал Махтурова:

— Составь строевку и выдели наряд на кухню. Меня в штаб вызывают. В общем, смотри тут…

— Ладно, сделаю… — хмуро пообещал тот.

Оба избегали смотреть в лицо друг другу, потому что связывали вызов в штаб с выпивкой в вагоне. И как Павел ни старался придать мыслям иное направление, они упорно возвращались к тому, что болело.

Около штабного барака привычно пробежался пальцами по пуговицам, одернул шинель и, приготовившись к худшему, толкнул входную дверь.

Дежурный офицер рапорта слушать не стал. Не отрываясь от каких-то бумаг, красноречиво ткнул пальцем через плечо в одну из раскрытых дверей, показывая, чтобы поторапливался. Еще из коридора увидел Павел за столом фигуру начальника особого отдела, в задумчивости перекатывавшего в пальцах карандаш. При дневном свете лицо его казалось землистым, нездоровым, но глаза смотрели из-под широкой дуги бровей приветливо, как доброму знакомому.

Жестом попросил закрыть за собой дверь и указал на стул. Неторопливо достал пачку папирос, подвинул на край стола ближе к Павлу. Характерным движением сбросил карандаш в приоткрытый ящик стола.

— Ну как, освоились с новой должностью? Какие трудности?

Спросил с теплотой и участием. От сердца отлегло. Павел почувствовал себя раскованно, свободно. Неожиданно для себя самого стал подробно рассказывать, что произошло в дороге, что продолжало смущать и настораживать. Выложил все без утайки, как на духу.

Собеседник, подымливая папиросой, слушал не перебивая и вроде бы безучастно. Но каждый раз, когда в рассказе Павла проскакивала примечательная, видимо, неизвестная ему деталь, приподнимал брови.

— Н-да! — задумчиво произнес он после некоторого молчания. — Так как по-вашему, способны Василевич или Порядников на дезертирство?

Вопрос требовал категоричного, однозначного ответа. У Павла его не было. С одной стороны, считал, что хоть и мерзкие типы Карзубый с Тихарем и Яффой, но все же не настолько, чтобы стать предателями. Хотя, с другой стороны, гарантировать этого не мог.

— Вряд ли, — поколебавшись, предположил он. — Если б думали сбежать, то лучшего случая, чем при выгрузке на станции, не найти. Не пытались ведь.

Начальник особого отдела рассеял его заблуждение. Сказал, скорее отвечая собственным мыслям, чем возражая Павлу:

— Ни один из них не пойдет в отрыв тогда, когда от них этого больше всего ждут. В этом отношении они психологи тонкие. — Помолчал, что-то выверяя, подвел черту: — Но если и попытаются, далеко отсюда не уйдут. Есть кому за ними присмотреть. Сегодня мне интересней, что вы о других сказать сможете.

— Ну, Махтуров, Шведов, Бачунский, Кусков, Баев, Сикирин — мужики крепкие, вне всяких сомнений. За них могу поручиться, как за самого себя. Туманов, Илюшин, Яковенко — ребята молодые, но тоже надежные. Что касается остальных… Рушечкин — негодяй, но до какой степени, судить пока затрудняюсь. Кабакин — слизняк, мразь. Покровский — алкоголик, за сто грамм все, что угодно, заложит…

Лицо собеседника вдруг стало чужим и холодным.

— Жестко ты, Колычев, людей судишь — жестко и примитивно. Мудрые утверждают, что друзей и недругов надо оценивать равной мерой. И чтобы быть объективным, следует соблюдать две вещи: во-первых, не спешить судить других, а во-вторых, не поддаваться эмоциям и предвзятости. Пьяница Покровский, конечно, симпатий и сочувствий не вызывает. С точки зрения чисто нравственной — личность аморальная, падшая. Но чем лучше Кусков, пользующийся у вас неограниченным доверием? Ведь Покровский хоть и алкоголик, но в прошлом неплохой солдат, был награжден медалью «За отвагу». Будучи раненным, вытащил с поля боя командира роты. А Кусков — дезертир! Кстати, уверен, что не один Покровский белье с себя продал, найдутся еще ему подобные. Так где же логика?

— Кускова в дезертиры привели не убеждения, а неразумность, безрассудство. А это, как я понимаю, не столько вина, сколько беда человека! — запальчиво возразил Павел.

— Мне бы вашу уверенность! — хмыкнул начальник особого отдела. — Но увы! Не встречал еще такого негодяя, который бы не сознавал своей подлой сути и не пытался скрыть ее. Почему вы, собственно, так уверены, что Кусков не из тех, кто ловко прикидывается и водит нас за нос? На чем основывается ваше убеждение, что, добравшись до передовой, он не побежит на ту сторону с поднятыми руками?

Считать Кускова потенциальным предателем Павлу было обидно и неприятно, но возразить он не решился, потому что все его доводы и впрямь основывались лишь на интуиции.

— Я намеренно утрирую ситуацию, — пришел ему на помощь начальник особого отдела, видимо, развивая вслух давно занимавшие его мысли, — но исключить такую возможность не имею права. В основе жестокости, утверждал Маркс, лежит трусость. Поэтому мне проще понимать и предугадывать истоки и мотивы побуждений уголовников — они, так сказать, явны. Но Кусков… Не отрицаю, может быть, вина его от собственной глупости. А если это мишура, прикрытие?