Штрафной батальон - [29]

— Был ли кадровый, хочешь спросить? — хмыкнув, поправил Павел. — Оба мы с тобой бывшие. Сдается мне, что и ты службу не один годок потянул. Технарь?

Бачунский, тоже прихмыкнув, помедлил с ответом, словно взвешивал, идти или не идти на откровенность до конца.

— Ошибаешься, братишка, — не офицер я, младший командир. В мае сорок первого на 45-дневные сборы был призван, да так и застрял. Скоро два года, как из дома. А вообще-то окончил техникум, до призыва механиком работал. Служил в батальоне авиаобслуживания. Фронта настоящего, как тебе или Махтурову, понюхать не пришлось. Самолеты к вылету готовил и промашку однажды дал: закрутился и забыл молоточек в кабине. Под элеронную тягу он попал, летчик погиб. Вот так наши с тобой пути-дороги и пересеклись. — Помолчал, ожидая, вероятно, что Колычев на откровенность ответит откровенностью, но Павел не откликался. — Ну что ж, если не хочешь, о себе можешь не рассказывать…

* * *

Нежданно, не попрощавшись с ротой, отбыл в запасный офицерский полк старший лейтенант Чиженко. Пожалели. Свыклись, уверовав, что не временно исполняющим обязанности, а командиром он с ними на фронт отправится. Знать, не судьба.

Впервые батальон выстроили для осмотра по форме 20 — на вшивость. Выстроились поротно около землянок. Скинув и вывернув наизнанку гимнастерки и нательные рубахи, поочередно предъявляли их на проверку.

Осмотр проводила ротный санинструктор старшина Малинина, бойкая, коротко стриженная белобрысая дивчина лет двадцати с небольшим. Внешности самой заурядной: пройдешь мимо — не вспомнишь, но дерзкая и чрезвычайно изобретательная на язык. Из тех, кого затронь — не возрадуешься.

Пользуясь случаем, штрафники помоложе и понахальнее невозможно скабрезничали, липли к старшине с непотребными мужскими откровениями и намеками. Всерьез домогательств, конечно, не позволяли, просто хохмили — срамничали из озорства, вроде бы «честь штрафного мундира» обязывала их к тому.

— Гражданин старшина, разрешите полюбопытствовать: вы «за» или «на» грехи в штрафной направлены? Если верно второе, то, может, договоримся, а? — паясничая, учтиво осведомлялся Шведов.

— Ай-я-яй, Стась, как некрасиво! Женщина, может, в участии нуждается, а ты хамишь, невежа! — тут же укорял его Бачунский. — Не обращайте внимания, старшина: у него на почве женской недостаточности прогрессирующий застой в мозгах развился. Между прочим — тоже старшина, — галантно представлялся он.

— Да это же грабеж, братва! — подал голос Кусков. — Старшина, не слушай охальников! Или всем, или запечатай совсем…

И пошло и поехало…

Но недаром говорят, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Витька Туманов, втайне болезненно переживавший за свой посрамленный Шведовым авторитет бывалого сердцееда, наклонившись к Малининой, тоже игриво разулыбался:

— Что-то в костях, старшина, ломота. Может, и вам охота…

Малинина перестала копаться в гимнастерке, прошлась по разрисованной Витькиной груди брезгливым надменным взглядом, точно оскорбительней предложения и представить не смела.

— Чего, чего? — И зарядила такую тираду! — Ах ты… занюханный!., сопляк!..Дон Жуан штрафной, мухами засиженный!..

Почти минутный, классически закрученный монолог Малининой поверг штрафников в благоговение. Несколько секунд над строем держалась придушенная тишина, потом шеренга дрогнула, всхрапнула и, сломавшись, забилась в корчах.

— Ой, братцы, не могу! Ага-га! Ну, Витек! Ну, удружил! — приседая на четвереньки, стонал Костя Баев. — Сдавай теперь свой станок мне, не нужон он тебе больше. Ну, отбрила так отбрила, черт в юбке, а не девка!

— Ниче, керя Туманыч, плюй! — колыхаясь тучной массой от сдавленного смеха, утешал цыган. — Нырнем нынче вечером к базарчику, я тебе другую кралю сблатую. Почище этой будет! Ты здорово не тушуйся!

— Не-е, у него ломота!.. Гы-гы! А у нас че? — гоготал Кусков.

Малинина невозмутимо наблюдала за задыхающимися от хохота штрафниками, милостиво пережидала.

На исхлестанного, уничтоженного насмешками Туманова было жалко смотреть.

И уже после осмотра, когда пересмешники понемногу успокоились и оставили оконфуженного парня в покое, Витька, робея, будто ненароком, как о совсем незначащем, навел у Павла справку:

— Паш, что это за сука такая, генерал, что ль, у Гитлера какой или эсэсовец?

— Кто? — не сразу сообразил Павел.

— Ну, Жуан этот самый, что Малинина давеча обзывалась.

Вид у Витьки был самый небрежный и независимый. Говоря, он крутил головой, смешно двигал большими оттопыренными ушами — наиболее примечательными во всей его внешности.

Павел прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Оказывается, из всего букета живописных эпитетов, которым его наградила ротный санинструктор, самым бранным для себя Витька посчитал непонятное имя Дон Жуан. Заподозрил, раз иностранное, то, вероятно, как-то с фашистами связано. Сопляка, пусть даже и засиженного мухами, он еще принимал, но это непонятное прозвище оскорбило предельно, тем более что и Шведов несколько раз его помянул.

— Дон Жуан-то? — призвав на помощь всю выдержку, серьезно и значительно переспросил Павел, стараясь ничем не обнаружить затаенного смеха. — Есть в литературе такой герой, испанец по происхождению. Знаменитый покоритель женских сердец, средневековый красавец-рыцарь.