«Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота - [15]

Так закончились мои первые сутки на передовой. И мины стороной пролетели, и капитан Черкасов отматерил за ротозейство, и без ужина все остались. Зато живой!

Последующие дни сталкивали меня с разными, но, как правило, страшными сторонами войны. Я увидел первых погибших у меня на глазах людей. Ребят из нашего взвода. Во время одного из минометных обстрелов, которыми нас потчевали регулярно, восьмидесятимиллиметровая мина влетела в пулеметный окоп. Мы прибежали туда минут через пять, когда огонь начал стихать. Первый номер «максима», сержант лет тридцати, был разорван буквально на куски. Обе ноги срезало по колено, одна рука изжевана, смята. Гимнастерка и живот под ней были разорваны. Внутренности лежали на коленях и страшными скользкими обрубками висели на бруствере. Второму номеру досталось немногим меньше. Он еще дышал, но весь изрешеченный осколками, тоже с исковерканными ногами, умер, когда мы начали его бинтовать.

Пулемет с искореженными рукоятками, казенником, отбросило метра на три, и он лежал на отбитом колесе, нелепо задрав острое рыльце вверх. Из пробитого кожуха с журчанием вытекала вода. Тела погибших завернули в плащ-палатки и перенесли в сторону. Ротный приказал почистить окоп и перенести сюда один из «Дегтяревых». Позиция считалась важной. Метрах в семидесяти шел овраг, тянувшийся от немецких позиций. Несмотря на обилие мин, всегда можно было ожидать, что немцы, сделав проход, выйдут по оврагу к нам в тыл.

– Абдулов, передвинь отделение правее. Ближе к оврагу.

– Будет сделано.

У ротного были красные выпученные глаза. Наверно, хватил стакан. Он посмотрел на меня:

– Снайпер? Трясешься – возьми винтовку и убей фрица. Как они наших.

– Без оптики не достанешь, – угрюмо отозвался я.

Меня задело, что капитан ни за что опять унизил меня.

Слово «оскорбил» я тогда не знал. Добродушный Абдулов потрепал меня по плечу.

– Все нормально. Занимай вон тот окоп. Капитан выпил лишка.

Я перетащил свое барахло в новый окоп, который мне не понравился. Здесь тоже кого-то убили или ранили. Валялись бурые спекшиеся комки бинтов и ваты, я разглядел темное пятно на дне и сровнял дно лопаткой. Потом углубил лисью нору, а из головы не шли изуродованные тела моих товарищей.

На этой же неделе пришел замполит батальона и торжественно объявил, что нашими войсками освобожден Харьков. Мы уже об этом знали, но вяло прокричали «ура». Замполит любил поговорить и, хотя слыл мужиком неплохим, утомлял нас своими речами. Войдя в раж, порой по часу клеймил фашистов и перечислял наши бесчисленные победы, особенно в Курской битве. Но солдатское радио уже донесло до нас и о Прохоровке, где застыли сотни сожженных «тридцатьчетверок», и о полях, где разлагающиеся трупы лежали тысячами, а их не успевали хоронить.

Так что особого восторга мы не проявляли. И как ни странно, все с нетерпением ждали наступления. Вроде и участок относительно тихий. Потери не слишком великие, которые сразу возрастут, когда мы двинемся вперед. Немец без большой крови свои позиции не отдавал. Но замполит, с новеньким орденом Отечественной войны (это кроме Красной Звезды), толком насчет наступления не сказал и призвал крепить боеготовность.

А я, выполняя приказ, или пожелание, ротного, с семисот метров выстрелил по высунувшемуся из траншеи немцу. Конечно, не попал. Фрицы ответили пулеметными очередями и дежурной порцией мин. Шишкин посоветовал больше не стрелять, а Семен обругал меня:

– Хочешь с оторванными яйцами валяться?

– Ротный приказал, – со злостью отозвался я.

– Ротный стакана два на грудь принял и спит в своем блиндаже. Его миной не достанет.

Однажды целую ночь шел дождь. Мы промокли, как цуцики, в две землянки набивалось человек двадцать. А взвод уже укомплектован до тридцати с лишним человек. Шишкин, проявив неожиданную злость, половину людей из землянок выгнал. Кто-то замешкался и получил от старшего сержанта пинок.

– Чаво ты, как бешеный, – бурчал голос из темноты.

– Чаво, чаво! Мина влетит, и десять трупов, – выругался в сердцах Шишкин.

Пришло еще пополнение. Два узбека и русский парень из освобожденной Белгородской области. Пополнение оказалось паршивым. Узбеки косили, что ничего не понимают по-русски, винтовки держали, как палки, и о чем-то быстро перешептывались друг с другом. Ночами оба мерзли и команд не понимали. Когда один из них уснул на посту, Абдулов обругал его и приказал:

– Клади винтовку. Пойдешь в обоз. Ишаков запрягать умеешь?

– Умею, умею, – кивал тот, лихорадочно затягивая мешок.

– А, сука, понимаешь по-русски! – Семен пнул прижухшего бойца. – Жить хочешь? Плов с урюком жрать! А мы, значит, не хотим?

Узбеки поняли, что под дурака свалять не удастся, и стали понимать команды. А парень из Белгорода, фамилии не помню, смертельно боялся минометных и артиллерийских обстрелов. Он рассказывал, что несколько раз попадал под страшную бомбежку, погибли соседи, дедушка. Его самого едва откопали.

– Жалко дедушку? – насмешливо поддел его Семен.

– Жалко!

– И сколько лет ему было?

– Семьдесят с чем-то.

– А Кольке Першанину и Федьке Малову – по восемнадцать. Каждый день башкой рискуют, как и все мы. И пулеметчикам, которых миной разорвало, не больше тридцати было. А он панихиду по дедушкам-бабушкам завел.