Штрафники не кричали «Ура!» - [6]

В этот миг несколько гранат упали под гусеницы машины. Левый тракт перебило, и танк завертелся на месте, в каких-нибудь двадцати метрах позади траншеи штрафников. Теперь баки стали уязвимой мишенью для гранат. Сразу несколько взрывов сотрясли бронированную машину. Люк наверху башни открылся, и сразу несколько автоматов взяли его на мушку. Но вместо вражеских танкистов оттуда вырвался клуб густого черного дыма.

Копоть и языки пламени повалили из открытого люка и из всех щелей, распространяя вокруг запах горелой брони, густо перемешанный с запахом горелого мяса. Изнутри доносились крики обреченных. Экипаж заживо горел в своей машине, превратившейся в топку. Потом, один за другим, танк сотрясли еще несколько мощных взрывов. Наверняка взрывался недострелянный боекомплект. Последний, самый мощный, взрыв был такой силы, что все, кто находился в траншее, невольно присели на корточки или пригнулись. Вжавшись в стенку траншеи, Отто и другие солдаты завороженно смотрели, как башня танка парила над их головами. По высокой дуге она в доли секунды пролетела метров тридцать обратно в сторону русских позиций. Этот миг показался Отто вечностью. Воткнувшись точнехонько стволом в почву, она осталась торчать ребром.

Словно сигнал прозвучал для штрафников. Этот танк, наверное, так завел ротного. Да и всех остальных. Они почуяли запах горелого мяса и готовы были идти до конца. Паульберг первым вылез на бруствер траншеи. Вид у него был такой, точно он совсем с катушек съехал.

— Вперед! — закричал он совсем не командирским, каким-то мальчишеским голосом. Но для третьей роты в тот момент это не имело значения. Отто, как и всех остальных, точно какая-то сила выгребла со дна траншеи. Та же сила, что зашвырнула башню на десятки метров, как никчемную, неразорвавшуюся «колотушку».

VIII

Они ринулись в самое пекло. Этот чертов стылый октябрь в тот же миг расплавился, как броня подбитого русского танка. Он превратился в одно целое со своим экипажем. Вдруг стало нестерпимо жарко. Отто ощущал этот невыносимый жар, когда выбирался из траншеи. Он мельком, уже краем уха, услышал, как чертыхался Шульц. «Этот лейтенант совсем с катушек съехал!…» — ругался солдат. Шульц явно предпочитал отсидеться в траншее. Видимо, от русского танка его здорово трухануло. «Этот Паульберг — совершенный безумец!…» — только успел договорить Шульц, и тут же цепь его рассуждений прервал пинок обер-фельдфебеля. Он придал Шульцу нужное для атаки ускорение.

— Слышали команду?! Вперед!… — Барневиц рычал, как почуявший добычу зверь.

Бежать было совсем легко. Все-таки они контратаковали с горы, по наклонной. И еще этот подбитый танк. Его горящая броня обжигала спину и заставляла бежать вперед. Русские встретили их беспорядочной стрельбой. Они наверняка не ожидали, что горстка озверевших штрафников не только подобьет их танк, но и бросится в контратаку. Да, черт возьми, глупый Шульц попал пальцем в небо — приказ Паульберга действительно был безумен. Но здравого смысла тут, на Лысой Горе, не найти и в помине.

Они все тут безумцы, забытые Богом и разумом, и все, что здесь происходит, — сплошное безумие. Так думал Отто. Вернее, уже после короткой, но жесточайшей рукопашной, отирая руки от чужой крови и выковыривая из-под ногтей застрявшие кусочки кожи противника, Отто припоминал, что вроде бы он так думсщ во время контратаки. Но на самом деле он ни о чем не думал и думать не мог. Весь он превратился в бегущий кусок мяса, в который лупили из своих винтовок враги — те куски мяса, засевшие впереди, и, чтобы выжить, ему надо было добраться, во что бы то ни стало добраться до них и разорвать на кусочки помельче. Видимо, патронов у русских, окопавшихся здесь, на нейтральной полосе, осталось совсем ничего. Все растратили во время своего наступления. Это и спасло бегущих штрафников — то, что у русских были сплошь винтовки — русские называли их «трехлинейки». Ни автоматов, ни патронов.

Но сдаваться никто из них не собирался. За эти дни их злоба тоже успела дойти до нужной кондиции.

Контратака штрафников действительно со стороны походила на кошмарный сон умалишенного. Грохот боя вдруг смолк. Танки и артиллерия перестали бить по этому участку. Увидели, что расстояние между противниками стремительно сокращается.

Из наступающих «пятисотых» никто не кричал. Человек двадцать, в грязи и копоти, словно отряд мертвецов, вылезших из адской братской могилы. Бежали в жуткой тишине, накаленные нечеловеческой злобой до такой мертвенной белизны, что любые подбадривания и крики «ура» были лишними.

IX

Русские встретили их молча. Они подымались из своих укрытий, прямо с земли, такие же грязные и закоптелые, тощие и злые, как они — атакующие немецкие штрафники. Отто видел, как кто-то в спешке пытался примкнуть к своей винтовке штык. Один такой вырос прямо на пути Отто — немолодой уже, осунувшееся лицо все покрыто морщинами. Черная грязь въелась в них намертво. Отто запомнил это лицо. Очередь, пущенная на бегу, раскромсала это лицо в кашу. В какую-то долю секунды черные от грязи морщины стали красными — наполнились кровью, как бороздка кровостока армейского ножа. Убивать вот так, в рукопашной, совсем не то, что стрелять по противнику из окопа за двести-триста метров. Там фигурка, сраженная твоей пулей, падает совсем по-игрушечному, не страшно. Как в кинохронике или в детской игре. Здесь ты лицом к лицу с ужасом смертоубийства, ты по уши в этом ужасе, ты бьешься и мечешься в нем, как в болоте.