Штрафная рота. Высота смертников - [13]

Они рассмеялись. И немец, как бы между прочим, заметил:

— А вы разговариваете с акцентом. Как это понимать, господин майор?

— Господин оберфельдфебель, мой акцент очень легко объясним: я — русский.

— Ах вот как! Понятно. — И немец кивнул на дверь. — Впрочем, сюда действительно ходят в основном русские.

— И поэтому вы так пристально контролируете этот район? — вмешался в их беседу Зимин.

— Да, господин оберштурмфюрер. А ваш акцент почти незаметен. Всего вам доброго. Хайль Гитлер.

— Хайль, — ответили они патрулю.

И уже за дверью парадного Зимин вспомнил той же двадцатилетней давности историю, о которой знали все галлиполийцы и вся русская колония Константинополя:

— Помнишь, Георгий, когда мы пошли полным каре на комендатуру и разогнали сенегальцев?

Это случилось вскоре после того, как они обосновались в Галлиполи. Все войска, благополучно добравшиеся до турецкого берега, были сведены в 1-й русский армейский корпус под командованием генерала Кутепова. Галлиполи — маленький городок, вроде Юхнова, сильно к тому же разрушенный недавним землетрясением и артобстрелами англичан. Корпусу отвели небольшой участок земли вокруг старинной четырехугольной башни, оставшейся еще со времен генуэзцев. Говорят, в этой башне когда-то содержались пленные запорожские казаки, а потом солдаты русско-турецкой войны за освобождение Болгарии. Французы забрали у корпуса все: и корабли, и грузы, среди которых были тюки с продовольствием, ящики с боеприпасами, оружие. Взамен обязались поставлять корпусу необходимое и достаточное количество продовольствия. Но, вопреки договоренностям, поставки сокращали почти ежедневно. Приходилось искать средства для пропитания самим. Городок постепенно превратился в одну сплошную толкучку, где торговали буквально всем. Часы, обручальные кольца, револьверы, шинели обменивались на продукты. Все уходило по дешевке, за горсть фасоли отдавали мундир Дроздовского полка, за кисет табаку — серебряную ложку из фамильного сервиза. Порядок поддерживался благодаря строжайшей дисциплине. Иначе бы корпус превратился в неуправляемую орду, дикое, голодное, обозленное поражением стадо. Кутепов издал приказ, по которому запрещалось употребление бранных слов, но разрешил дуэли как способ разрешения конфликтов между офицерами. Однажды патруль сенегальских гвардейцев арестовал двух русских офицеров за то, что они, подвыпив на последние гроши, шли по базару и горланили: «Соловей, соловей — пташечка…» Патрулю офицеры не подчинились. Тогда их скрутили силой, избили прикладами. О происшествии тут же доложили в штаб корпуса. Начальник штаба генерал Штейфон тут же отправился к французскому коменданту и потребовал освобождения своих подчиненных. Комендант Галлиполи майор Валер категорически отверг требование русского генерала и вызвал караул. Тогда Штейфон, в свою очередь, вызвал две роты юнкеров Константиновского военного училища, к которым примкнули также многие офицеры. Роты построились в боевой порядок и двинулись на комендатуру. Сенегальцы разбежались. Бросили пулеметы и охраняемые помещения. После этого случая майор Валер больше не посылал свой патруль в город. Среди офицеров, присоединившихся к юнкерам-константиновцам, оказались и Радовский с Зиминым.

В довольно просторном фойе, освещенном приглушенным светом и обставленном дорогой, но обшарпанной мебелью, видимо, наспех свезенной сюда по приказу какого-нибудь интенданта, пахло празднично — то ли дорогой парфюмерией, то ли фруктами. Радовский давно отвык и от того, и от другого. Вверх вела белая лестница с серыми, глубоко вытертыми ступенями. И там стукнула дверь, и тут же радостный женский голос окликнул их:

— О! Кто к нам пожаловал! Вадим Дмитриевич! Вадичка!

— Лизонька! — театрально кинулся к лестнице Зимин. — Вы все хорошеете, прелесть вы наша!

Радовский невольно поморщился. Благо, в темноте этого, видимо, никто не заметил.

Хозяйке на вид было лет сорок пять. Вторая молодость располневшей женщины, к тому же, видимо, одинокой. Это Радовский определил сразу, по взгляду больших карих глаз, с любопытством скользнувших по его лицу и на мгновение задержавшихся в притворной нерешительности. Она тоже изучала его. Интересно, что она подумала о нем? Потрепанная всеми вселенскими ветрами физиономия незадачливого искателя фортуны здесь, в Смоленске, где русские в тылу у немецкой армии торопливо строили столицу новой России, новой, очередной своей утопии, была, конечно же, не диковинкой. Кого она в нем видела, эта женщина, у которой тоже было свое прошлое? Усталого человека, опирающегося на самодельную трость и всячески старающегося скрыть, что без нее ему не обойтись? Авантюриста, которому безразлично, с какой армией искать свою фортуну? Жестокого фанатика офицерской чести?

— Радовский Георгий Алексеевич, мой боевой товарищ, — с тою же театральностью, но уже не так восторженно представил его Зимин.

— Фрау Эльза.

— Вадичка, ради бога, перестаньте. Для друзей — просто Лиза.

Радовский поцеловал ее руку, которая оказалась маленькой и прелестной, как у курсистки. Пальчики Лизы были теплыми, немного влажными, видимо, от волнения, и пахли французскими духами.