Штрафбат - [5]

— Но я ведь из плена бежал… — вновь после долгой паузы сказал Твердохлебов. — Я к своим пришел… мы с боями прорывались…

— Это с какой стороны посмотреть, к своим ты пришел или к чужим…

— Как это понимать, гражданин следователь?

— Как сказано, так и понимай — может, ты с заданием к нам пришел, усекаешь? Со шпионским заданием. А все остальное — красивая легенда. Расстреливали… живой остался… к своим прорывался…

— Так что, меня опять расстреливать будут?

— А это от тебя зависит. Расколешься, всю правду, как на духу, расскажешь — отделаешься сроком в червонец, а будешь упираться как баран — шлепнем за милую душу. Знаешь, сколько таких сказочников нынче идет — десятки тыщ! Реки народу!

— И все предатели и враги народа? — спросил Твердохлебов, серьезно глядя на следователя. Но тому в словах Твердохлебова почудилась усмешка, и он весь набычился, погасил окурок в пепельнице, процедил:

— Ах, вот ты как? Шутковать вздумал? Копытов! — позвал Сычев.

Дверь в комнату открылась, и вошел здоровенный малый с могучими плечами и длинными ручищами. Маленькие глазки уставились на начальство, потом взгляд медленно переполз на Твердохлебова, сидевшего на стуле.

— Не хочет гражданин правду говорить. Шутки шутит. Разомнись-ка малость, а я выйду на пяток минут. — Следователь поднялся и вышел из комнаты. Малый подошел к Твердохлебову, глянул на него сверху вниз, шевельнул плечом — казалось, гимнастерка сейчас лопнет.

— Шутки шутишь? — бесцветным голосом спросил он и вдруг тяжело ударил Твердохлебова в скулу — тот повалился на пол вместе со стулом — и принялся деловито избивать тяжелыми сапогами…

Бесчувственного Твердохлебова двое солдат втащили в барак и бросили на дощатый пол у входа. Сидящие на нарах бывшие пленные и окруженцы некоторое время молча смотрели на лежащего у входа человека, потом двое подошли, подняли под руки Твердохлебова и потащили к нарам, уложили. Один, худой и чернявый, пробормотал:

— На совесть уделали… постарались…

…Другой человек сидел на стуле перед следователем Сычевым.

— Так, так… дальше-то что?

— А чего дальше? Знамо, из окружения выбирались…

— С кем?

— А кто в живых остался… От всего полка, считай, меньше сотни осталось народу-то.

— Кто подтвердить может?

— Как кто? С кем выбирался… Ну, перво-наперво Сухачев Виктор Андреич, комроты наш… Стекольников Иван — сержант… Лошилин Петро… Губарев, Ледогоров, Шибанов… нет, вру, Шибанова убило, когда мы уже к линии фронта вышли… А, вот — Птицын Алешка… Кацура Семен, еще Бойко Степан — хохол с Полтавы…

— Достаточно, — перебил следователь, записывая фамилии. — А вот Шинкарев в своих показаниях пишет, что ты агитировал красноармейцев сдаваться в плен. Дескать, войну проиграли и сопротивляться дальше себе дороже…

— Кто?! Шинкарев? Да быть такого не может!

— На, читай… — Следователь подвинул к краю стола лист, исписанный корявым почерком.

Человек привстал со стула, взял бумагу, медленно прочитал, шевеля губами, и сказал изумленно:

— Ну и тва-а-арь…

— Так что, Пескарев, будем говорить правду или будем байки травить? — спросил следователь, сверля глазами солдата.

…А потом перед Сычевым сидел и вовсе молоденький паренек, лет восемнадцати, не больше, — видно, призванный сразу после школы.

— Ну, давай свою сказку, — вздыхал утомленный Сычев. — Как в плен попал?

— В боевом охранении батальона шел… около леска немцы меня и огрели чем-то. Упал, ничего не помню. А когда очнулся — три «шмайсера» на меня уставились.

— Ну, и что ты сделал? — равнодушно спросил Сычев.

— А чего сделаешь? — вытаращил глаза на следователя паренек. — Три автомата на тебя!

— А если б немцев не трое было, а целая рота? Что тогда?

— Что? — не понял паренек.

— Ха! Что тогда? — слегка оживился следователь. — Ведь тебя поставили батальон охранять, а ты — молчок! И немцы спокойненько перестреляли бы полбатальона с этого леска. Понял? Ты должен был крикнуть «Немцы!», упредить своих.

— Так они кокнули бы меня… — растерялся паренек.

— Конечно, кокнули бы! Но зато ты батальон предупредил бы! А ты струхнул!

— Да не струхнул я. Разве сообразишь за несколько секунд?

— А надо соображать, раз ты боец Красной Армии! Родину защищаешь! Ну и кто ты после этого? Трус? Предатель?

Паренек молчал, опустив голову…

Зато другой окруженец чуть ли не кричал на Сычева.

— Автомат мне дайте, гражданин следователь, я воевать хочу!

— Тебе родина уже один раз автомат дала… а ты его бросил и в плен сдался, — отвечал следователь.

— Сломался я тогда… жить хотелось. Имеет право человек заново жизнь начать, если с первого раза осечка вышла?

— Э-эх, парень… — покачал головой следователь. — Я таких песен знаешь сколько наслушался? Отчего человек кается? Да чтоб жить и не маяться… А потом смотришь — снова здорово… Вот я и хочу…

— Чего ты от меня еще хочешь? Чего душу мотаешь, начальник? — не выдержали нервы у окруженца. — Я тебе все рассказал — добавить нечего! Хочешь — верь или на расстрел веди.

— За этим дело не станет, — заверил его следователь.

— Ну и давай! — закричал солдат и рванул на груди гимнастерку. — На, сука энкеведешная, стреляй!

— Вот и настоящий твой голос прорезался, — чуть улыбнулся следователь. — Копытов! Займись, Копытов, — и вышел из комнаты…