Штосс - [21]

В ответ супруга сочно, с надрывом захрапела. К Никанорычу же сон не шел. Он думал. Размышлял и строил планы.

– А где наша не пропадала! – прошептал Льняной глубокой ночью и пружины кровати заскрипели в унисон его мыслям. – Главное в председательстве что? Правильно! Вовремя украсть и доказать всем, что это вполне согласуется с государственной политикой возрождения села!

Ровно в шесть утра с кровати встал уже не затюканный скотник, а сверхчеловек, готовый к созиданию, а если потребуется, то и к разрушению.

Никанорыч долго скреб перед зеркалом свою замшелую и совсем не председательскую рожу. С трудом втиснул могучие телеса в пиджак, купленный лет двадцать назад.

Ровно в семь он уже стоял у конторы с портфелем, который отыскал в сарае под грудой старой конской упряжи. Этим портфелем пользовался в свою бытность бургомистром дед Льняного, который теперь, наверняка, с умилением взирал на внука с небес.

Вопреки ожиданиям, никто не погнал Никанорыча от конторы пинками. Мужики, завидев толстяка-скотника в странном наряде, предпочитали разглядывать его издали. В половине восьмого приехал вчерашний чиновник, знавший, как видно толк в назначении-снятии председателей. Все было обтяпано на диво быстро и ловко. Члены правления, не успевшие опохмелиться после вчерашнего, единогласно проголосовали за Льняного, а одноногий сторож Феоктистыч даже выступил с крайне безграмотной, но душевной речью. Суть ее сводилась к тому, что с приходом Льняного «Красный пахарь» выберется-таки из нищеты, в которой находился с момента своего основания в далеком 24-м и достигнет сияющих вершин колхозного Олимпа.

Феоктистычу аплодировали минут пять, а главный в деревне бездельник и бабник Сенька Безшапко так расчувствовался, что, пожимая Никанорычу руку, зарыдал.

– Я знал, – бормотал он, размазывая по морде скупые слезы. – Я верил, что свершится…

Первым постановлением нового председателя было назначение Феоктистыча своим заместителем, а Сеньки – главным инженером. К середине дня Никанорыч настолько освоился на новом месте, что обматерил бухгалтершу, сунувшую ему под нос листки с какими-то лиловыми слушали-постановили.

– Делом! Делом надо заниматься, дура!

Каким именно делом надо заниматься Льняной пока точно и сам не знал. Однако в конце рабочего дня провел первое совещание, а потом всю ночь пропьянствовал в обществе Сеньки и Феоктистыча.

– Я тебя, дед обязательно к ордену представлю! – обещал он Феоктистычу. – Как ветерана!

Пьяный Феоктистыч имел к ветеранам такое же отношение, какое имеет комбайнер к космическим полетам. Ногу, правда, он потерял во время войны, не в боях, а заснув под забором в двадцатиградусный мороз. Однако с председателем был полностью согласен.

– Мне без ордена никак нельзя! Какой я, к свиньям собачьим, заместитель без ордена?

Ночевал Льняной в кабинете, на сдвинутых стульях, а утром, хорошенько опохмелившись, показал всем Нижним Чмырям то, на что способна кухарка, получившая пост.

Жене, заявившейся в контору, как волхв, принесший дары, председатель без предисловий подбил глаз, выпер за дверь и громогласно объявил подчиненным.

– Чтоб больше мне эта корова на глаза не попадалась!

Даже не заглянув напоследок в свою хату, он занял ближайший к конторе новый дом и три дня праздновал новоселье в обществе разбитной толстушки Леокадии Развитой, командовавшей сельсоветом.

К концу первой недели своего правления председатель до конца уяснил, что «Пахарь» будет худо-бедно шевелиться как с ним, так и без него.

Памятуя горькую участь предшественника, попавшегося на продаже колхозного скота частникам на мясо, Льняной благоразумно решил воровать на месте и приступил к постройке дома по собственному спецпроекту.

Через две недели он собрался съездить в район. Узнав о том, что старый УАЗ давно просится на свалку, объявил общее собрание. Все единогласно проголосовали за покупку новой машины. Жизнь Льняного потекла по совершенно новому руслу. Он разъезжал в новехоньких «Жигулях» по нижнечмыринским сельхозугодьям, открывая в себе доселе неизвестные таланты. Верным спутником председателя в его странствиях был рыжий, худосочный паренек с глазами газели и девичьим румянцем на щеках, не знакомых с бритвой. Злые языки поговаривали, что Игорек Бабин для Льняного не просто водитель, а что-то вроде боевой подруги. Ходили слухи об их совместных помывках в бане и подарках, презентованных председателем Игорьку. Кто-то из нижнечмыринцев даже накатал по этому поводу анонимку в райисполком. Говорили, что, прочитав ее, глава района махнул рукой.

– Пусть хоть с коровой живет. Лишь бы показатели по хозяйству были в норме.

Никанорыч воспринял это заявление, как руководство к действию и перестал скрывать нежные чувства, которые питал к худосочному шоферу.

Что до показателей, то вождь нижнечмыринского сельхозбратства быстро и в совершенстве освоил науку очковтирательства. Откровенное разгильдяйство в «Красном пахаре» именовалось временными трудностями, а повсеместное пьянство – отдельными недоработками. Льняной научился так пылко и убедительно врать на собраниях и совещаловках, что придраться к нему стало невозможно. Любой, кто попытался уличить Никанорыча во лжи, автоматически попадал в стан врагов, препятствующих развитию белибердусского села.