Штормовой пеленг - [4]

Капитан Чигринов был всегда застегнут на все пуговицы, всегда подтянут и готов к действию. Он терпеть не мог расхлябанности ни в своей одежде, ни в одежде подчиненных. Ему больше подходило командовать военным кораблем, чем гражданским судном. И эта его собранность, четкость в приказаниях и распоряжениях, почти военная дисциплина, введенная им на спасателе, вольно или невольно отражалась и на поведении штурманского состава.

Вольнов ушел, Чигринов спросил:

— Когда начнешь?

— Могу завтра. Винт нужен.

— Винт завтра будет.

Проводив Григория Семеновича, Чигринов позвонил в судовой медпункт. Никто не ответил. «Где ж она?» — удивился Чигринов. Он отказался идти ужинать в кают-компанию и сел пить чай у себя в каюте. Заварив чай и ожидая, пока он настоится, Чигринов смотрел в иллюминатор на вечереющее небо. Только теперь, освободившись от ремонтных хлопот, он вспомнил о сыне.

«Да, выкинул парень номер! Своенравный парень растет. А вытянулся-то как! Модно подстрижен. С гитарой, поди, ходит?»

Перед глазами стояло искаженное обидой лицо сына и его ненавидящий взгляд. Этот чужой, полный непримиримости и непрощения взгляд смутил Чигринова и не давал ему весь день покоя.

Утром, на экзаменах в мореходной школе, он увидел не мальчишку, каким помннл сына, а юношу с пробивающимися усиками и очень похожего на него. Он давно не видел Славку, уже два года, с тех пор, как ушел из семьи.

Опоздав к началу экзаменов, Чигринов вошел в аудиторию, когда Славка отвечал на третий вопрос по билету — про узлы, стропы и такелаж. По лицу экзаменаторов было видно, что они довольны ответом, и начальник мореходной школы уже потянулся за зачеткой, когда капитан Щербань предложил Славке завязать двойной беседочный узел. И тот не смог. Он завязал что-то непонятное, какой-то гордиев узел. Тогда Чигринов, желая выручить сына, спросил, как он будет развязывать такой узел. «Разрублю!» — зло крикнул Славка, бросил узел и выбежал из аудитории. Начальник мореходки, Павел Антонович, друг Чигринова, приказал Славке: «Курсант Чигринов, вернись!» Но Славка хлопнул дверью, и в аудитории наступила неловкая тишина. Капитан Щербань попросил начальника школы послать Славку на его судно. «Я научу его вязать узлы». Председатель экзаменационной комиссии Иванников сказал: «Вопрос о распределении курсантов будет решаться позднее. Сейчас идут экзамены». На сердце Чигринова остался неприятный осадок, он впервые задал себе вопрос: «Почему я так долго не видел сына?»

Надя, конечно, не стала бы препятствовать его встречам с сыновьями. В этом он был уверен. Она не принадлежит к тем женщинам, которые в мстительной злобе обливают бывших мужей грязью, сваливая всю вину на них, запрещают детям встречаться с отцами. Дело в том, что он сам не стремился к этим встречам, не хотел деланно-веселых улыбок, фальшиво-бодрых слов, которые пришлось бы говорить, — все это было бы лживо и унизительно. Роль бодрячка-папаши, который покинул семью и еще пытается сохранить о себе прекрасные воспоминания, не для него. В море, в длительных рейсах не раз испытывал тоску по своим сорванцам, давал себе зарок после рейса зайти навестить их. И не заходил. На берегу капитанских хлопот тоже по горло. Но если быть откровенным перед собой, то он прятался за эти хлопоты и с облегчением уходил опять в море, обещая себе в следующий раз обязательно забежать к мальчишкам.

Дома, в своей семье, капитан обычно появляется как гость, побудет дней пятнадцать-двадцать и снова в рейс на несколько месяцев. Так идут годы, десятилетия. Если матрос может списаться на берег и начать нормальную человеческую жизнь, то капитан прикован своей профессией к судну, к морю. Настоящим домом для него становится судно, где он проводит основную часть своей жизни. Семье на берегу он оставляет денежный аттестат, посылает радиограммы, его встречают, когда он возвращается с моря. Но если любовь, на которой в молодости держалась семья, ушла, а дружбы, духовного родства за эти годы не возникло, моряцкая семья распадается.

О Надежде Чигринов знал, что она любит его до сих пор. Но она все время была далеко, а рядом — из рейса в рейс, из месяца в месяц — находилась другая женщина. И он не стал обманывать жену, как это делают другие капитаны. Он ушел из семьи.

Чигринов затянулся сигаретой, посмотрел в иллюминатор на вечернее чистое небо, обещающее на завтра хорошую погоду, и подумал, что, пока стоит погода, надо красить мачты и надстройку.

Он еще раз позвонил Анне, телефон не ответил. «Где же она? Может, медикаменты получает? Или в облздравотдел уехала? Но рабочий день окончен».

Наливая в стакан крепкий, густо-коричневый чай, он опять вспомнил сына и внезапно решил: «Надо взять его к себе на спасатель».

***

В кухне, украшенной огромным засушенным омаром с красными мощными клешнями, когда-го привезенным отцом из рейса, десятилетний Юрка читал «Морского волчонка». Он переживал приключения мальчишки, который в трюме плыл через океан, пережьвал и завидовал. Как хорошо было раньше! Раз! — и забрался на судпо иочыо, когда все спят, или днем, когда все отвернулись. А теперь вот даже и в порт не попадешь, в воротах стоят милиционеры, а у судовых трапов — вахтенные. Юрка ходил с матерью в порт, она отпустила его погулять, так его сразу сцапали на причале и отвели в диспетчерскую. Нет, совсем другие времена настали! Неинтересные! Шагу ступить не дадут. То ли дело раньше!