Штормовое предупреждение - [98]

— Разве? А что именно?

— Много чего.

— Но все-таки?

Боже, какая мука… Ему хочется схватить Морин за плечи и вытрясти из нее правду, но он ни разу даже пальцем ее не тронул, ни разу за все эти годы.

— Мне трудно объяснить. Приятно брать вещи в руки. Выносить их. Их же специально развешивают перед тобой, чтобы разбудить в тебе желание ими обладать. Владельцы магазинов включают это в стоимость.

— Что включают?

— Издержки на возможные кражи. Они сами это разрешают, — как бы. Поэтому все не так уж страшно, можешь за них не переживать. Но мне нравилось не столько брать эти вещи, не столько сам процесс кражи. Это заставляло, конечно, поволноваться. Но меня толкало на это совсем другое.

Наступает пауза. Разговор их развивается по принципу русской рулетки — револьвере огромным барабаном, в котором тысяча пустых гнезд, но есть несколько с настоящими смертоносными патронами. Каждый фрагмент диалога — как поворот барабана и щелчок курка. Чарли все больше втягивается в опасную игру:

— И что же?

(Щелчок.)

— То, что ничего потом не происходило.

— В каком смысле?

— Я делала гадость. И ничего потом не происходило. Я снова делала гадость. И опять ничего. Я снова совершаю кражу, вторую, третью… десятую. И ничего не происходит, Чарли. Не было… никаких последствий. Понимаешь? Мне все сходило с рук.

Чарли смотрит на нее, его смятение растет.

— Господи, что ты такое несешь? — растерянно бормочет он.

(Щелчок.)

— Оказывается, можно делать гадости, Чарли. Можно запросто их делать, и ничего не изменится, и все твердит тебе: ничего с тобой не случится. И в конце концов сама начинаешь это понимать… Что да, можно делать все что угодно.

(Щелчок.)

— Все что угодно?

(Щелчок.)

— Да. Но это еще не все… эти кражи давали мне еще кое-что.

— Так-так, я слушаю.

Он пытается говорить суровым тоном, чтобы сохранить преимущество обвинителя, перед которым держат ответ, но на самом деле он чувствует себя как первоклассник в кабинете директора, знающий, что порки не миновать, что розги уже приготовлены.

— Когда мы только сюда переехали, Чарли, я была страшно одинока. У меня не было ничего. У меня забрали все. Все, что было моей жизнью.

— Но это было начало новой жизни. Нашей с тобой новой…

— Это походило… мне казалось, что я очутилась в пустоте, где нет ничего, совсем ничего — для меня. Все те, кого я знала, все то, что было мне хорошо знакомо, — все-все осталось в прошлом. Но я согласилась на это ради тебя. Итак, у меня ничего не было. А у тебя была твоя работа, твои поезда, твой новый дом, которым ты хотел похвастаться перед Томми. Твои карты, эта твоя проклятая пристройка. У тебя была я. Я пожертвовала даже своей работой. Знаю, знаю, ты считал, что это каприз, захотелось дуре иметь деньги на булавки. Что это вообще не в счет. Но это была моя работа. Так вот, мне необходимо было ощутить себя кем-то еще, что-то иметь за душой.

(Щелчок.)

— Тебе необходимо было ощутить себя воришкой? Стать такой же, как наш жуликоватый Томми?

— Иметь тайну. Свои секреты. Это было самым восхитительным… Каждый раз я ощущала, что у меня появилось что-то мое, личное. Что-то, что не имеет отношения к тебе. У меня становилось все больше секретов, это было страшно приятно, и ничего со мной не случалось, никто ни о чем не догадывался.

— Ясно.

— А потом… потом мне захотелось других тайн, не только этих. Нет, не совсем так. Я не то чтобы их хотела… я просто перестала их бояться, теперь мне не страшно было их заводить.

— Ясно.

И вдруг в памяти Чарли всплыл еще один, совсем свежий факт, цепкий, как заноза.

(Щелчок и… "бах!".)

— Когда ты сейчас подъехала…

— Да.

Морин знает, что приближается самое главное. И она рада этому.

— Ты ведь была одна?

— Да. Одна.

— Но тебе нельзя ездить одной. У тебя нет прав.

Наступает долгое молчание, во время которого Морин в полной мере осознает, что вся ее замужняя жизнь вот-вот сорвется в бездну, разлетится на мелкие кусочки. У нее еще есть возможность сделать шаг назад. Самая последняя. Морин снова набирает в легкие побольше воздуха… все… она окончательно поняла, что больше не в состоянии находиться между молотом и наковальней.

— Я их получила, Чарли. Год назад.

— Неправда. Нету тебя никаких прав.

Но, выпалив это, Чарли кивает. С таким видом, будто он хорошо ее понимает и рад за нее.

— Тогда… почему же ты мне ничего не сказала?

— Так уж вышло.

— Я спросил, почему?

И тут правда налетает на него, как порыв жестокого ветра, но он только отворачивается и весь сжимается.

— Потому что…

— Потому что тебе хотелось иметь еще один секрет, да? Скрыть от меня, что ты умеешь водить машину.

— Нет, не это, секрет был, но другой, Чарли.

На этот раз выпущенный снаряд попадает Чарли в висок, неотвратимо продвигаясь вглубь. Невидимые капли крови смешиваются с красной краской, с запекшимися неровными комочками на боках паровозика.

— Другой?

— Да. Я это скрывала, чтобы был повод.

— Повод для чего? — спрашивает Чарли, хотя уже знает для чего.

— Питер. Я и Питер… Питер и я… мы…

Чарли кивает. И в этот момент пуля проникает в мозг и разрывается с ослепительной вспышкой, пробив голову Чарли сокрушительной мощью только что узнанного.