Штормовое предупреждение - [3]

Однако просто взять и уйти кажется этим третьим более неприличным, чем остаться. И теперь они смущенно переминаются с ноги на ногу и обмениваются тревожными репликами, не способные предпринять ничего более полезного. Было желание уйти, но умирающий человек — слишком редкостное зрелище; и в то же время хотелось уже избавиться от этого кошмара, выскользнуть в привычную жизнь, сплавить этот эпизод в дальний закоулок памяти, а потом и окончательно забыть.

Некоторые из жаждущих, но не способных помочь пытаются разговаривать с изувеченным горемыкой, стремительно теряющим жизненные соки. Однако слова их ничтожны и нелепы, и не могут быть иными в данной ситуации.

…Что у вас болит?.. "Скорая" сейчас подъедет… Вы можете пошевелить ногой?.. Ты еще оклемаешься, парень, не боись…

Эта последняя бодренькая фраза звучит особенно фальшиво, категорически опровергаемая грудой распростертых на потрескавшемся и залитом кровью асфальте останков. Ее произносит водитель грузовика, ошеломленно вылупив глаза: всего несколько минут назад он и не подозревал, что ему суждено убить человека. Он везет пластиковые канистры на фабрику кормов в Уэйкфилд. Чувствуется, что он искренне переживает, но тем не менее очень боится опоздать. Он достает сигарету, зажигает ее и почти сразу гасит. Достает, только чтобы хоть чем-то себя занять.

Наконец раздается вой сирены. Волна облегчения прокатывается по сборищу зевак; им уже не терпится, чтобы их избавили от гнетущей ответственности за происходящее. Но вскоре выясняется, что это завывает полицейская машина, которая мчится куда-то совсем по другой надобности. Она проносится мимо, и завыванье постепенно стихает.

Часть правой ноги ниже колена почти оторвана. Видны осколки кости, неожиданной, ужасающей коралловой белизны. Кто-то из зевак не выдерживает, и к звукам тревожного бормотанья, рева моторов, крика чаек, рокота низко пролетающих самолетов прибавляются булькающие рулады — зеваку рвет. Машины несутся, как и прежде, не сбавляя скорости, сидящие за рулем все, как один, начинают беситься, увидев на зигзаге разворота грузовик.

Наконец "скорая" действительно подъезжает. Заходится в вое сирена, сверкают фары, печальная кавалькада несется сквозь дождь, с визгом несется к месту, где случилось то, что в водительской путевке будет потом фигурировать как "дорожный инцидент". Нейтральное, не содержащее ни грана боли словосочетание.

"Скорая" останавливается позади грузовика. Появляются двое медиков в желтых, слабо светящихся жилетах, надетых поверх униформы. На залитое кровью место происшествия они смотрят спокойно, никакого шока или отвращения. Вероятно, обоим кровавое месиво не в новинку.

Они приступают к делу. Им достаточно одного взгляда, чтобы определить дальнейшую тактику действий. Тот, что повыше, с красным и сердитым лицом, сообщает по рации в больницу, что они будут через пятнадцать минут и чтобы хирург был наготове. Несмотря на свирепый вид, голос у него спокойный, даже мягкий. Свирепость — только видимость, на самом деле он добрейший человек, ему уже невмоготу терпеть все эти ужасы, из которых состоит его работа.

Его напарник, помельче калибром и помоложе, приближается к содрогающейся глыбе мяса на тротуаре. Он что-то шепчет пострадавшему, достает из сумки шприц, ампулу, тампон, делает укол. Тот немного успокаивается. Он теперь не кричит, а протяжно стонет, но все равно весь дрожит от ужаса: наркотик не может нейтрализовать первоначальный приказ, отданный инстинктом выживания.

Спустя несколько минут он уже на носилках, на правую ногу наложен жгут, часть ее лежит почти отдельно, такое ощущение, что ее положили туда после, забыв приставить. Обоим медикам ясно, что ногу уже не спасти. И еще им ясно, что этому пациенту, которого они запихивают сейчас в утробу своей машины, очень скоро вообще никакая помощь уже не понадобится. Промается денек, от силы два. А может, ни одного — и тогда придется зафиксировать "летальный исход во время транспортировки".

Старший машинально прикидывает, что тут сгодится в качестве донорских органов, но, спохватившись, едва сдерживает смех — над собой. Наверняка сплошные переломы, возраст: по виду пятьдесят с лишним, да еще, судя по физиономии, вел бурную жизнь, значит, смело добавляй еще десяток лет, в смысле изношенности организма.

С донорскими вообще одни проблемы. То сердце все еще бьется, то на почках серый налет, губчатая ткань легких всегда или слишком жесткая, или слишком дряблая, то перфорирована, то кальцинирована, с признаками жирового перерождения. Разве что печень иногда… Нет. Стоп. Никакой поножовщины. Ни один пациент, пусть даже умирающий, совсем безнадежный, совсем бездыханный, подключенный к искусственной почке, ни за что не согласится расстаться ни с одним из своих органов.

Путешествие в больницу обходится без всяких эксцессов. Только спугнули сиреной нескольких зевак, жадно разглядывающих побуревшие кровавые пятна, стыдливо, но с удовольствием щекочущих себе нервы трагедией. Экипаж "скорой" подсчитывает, сколько еще времени до конца их смены. Человек на носилках бредит. Его мысли похожи на осколки стекла. В каждом осколке что-то отражается, но все эти отражения, хоть в принципе и связанные друг с другом, никак не соединятся в общую панорамную картину. Он думает о бульваре с вертикальными черточками тисов по краям. Он думает о женщине с каштаново-рыжими волосами, которая вынимает из микроволновки голую индюшку со скрещенными ножками. Женщина улыбается, но вид у нее несчастный. Он думает о жаркой, душной комнате и о барометре в форме испанской гитары. Он слышит мощный каскад звуков — целый оркестр струнных.