Шторм на Крите - [46]

Что станет делать Наталья? Как поведет себя теперь? Попытается сблизиться с ним снова? Опять заявится сюда? Антона Ильича передернуло от этой мысли. Вполне может быть, с ее-то упрямой настойчивостью. Ему представился и другой вариант, и он был не лучше: отвергнутая и оскорбленная Наталья сделает все, чтобы отомстить ему, и первое, что придет ей в голову – расстроить их отношения с Юлей. Сделать это будет несложно, и Антон Ильич понимал, что здесь он был совершенно бессилен. Наталья придумает свою версию событий и преподнесет все в выгодном ей свете. Убедить Юлю в том, что он, как и все представители его пола, ничтожество, труда не составит. Если бы не это недоразумение за обедом и если бы Юля не была на него обижена, он бы еще мог надеяться, что Юля поверит ему. Но сейчас слова Натальи станут последней каплей в ее сомневающейся душе и сыграют роковую роль.

Как вообще Наталье пришло в голову такое? Неужели она, взрослая женщина, не видела, что его доброе отношение к ней было простым уважением к матери Юли и, возможно, к его будущей теще? Допустим, Наталья не знала, что отношения их намного серьезнее, чем думала она, и не догадывалась, что Юля бывает у него по ночам – услышанный разговор подтверждал это. И все же… Где, в какой момент он дал маху и перешел черту, позволив Наталье рассчитывать на иное? Он не понимал. И в мыслях у него не было заигрывать с ней, и он был совершенно уверен в том, не давал ни малейшего повода.

Что ждет его утром? Как он пойдет на пляж? Как посмотрит Юле в глаза, что скажет ей? Послушай, твоя мама приходила ко мне этой ночью? Но не волнуйся, я ей отказал, так что ты можешь мной гордиться! Да, кстати, скажи ей, пусть больше так не делает, ведь я люблю тебя? Или так: послушай, твоя мама ведет себя как шлюха? От этих мыслей Антон Ильич застонал и обхватил голову руками.

Хорошо, пусть он не скажет ничего. Но как быть дальше? И когда эта история всплывет потом, как он оправдается перед Юлей? Как объяснит, почему не рассказал ей об этом сразу? Почему скрывал, если скрывать ему нечего?

А если Наталья опередит его и поговорит с Юлей раньше? Наверняка она так и сделает. Не станет ждать, пока он выложит Юле свою версию. И тогда… Боже, боже мой! Антон Ильич стал раскачиваться в кресле, схватив голову обеими руками. Тогда… Тогда все кончено!

А если, вдруг подумал он, Наталья промолчит и ничего не станет рассказывать Юле? Оставит все как есть? И будет продолжать вести свою игру у нее за спиной? Это было бы неплохо для него. По крайней мере, у него было бы время объясниться с Юлей. С другой стороны, это означает, что Наталья снова будет с ним заигрывать, заглядывать ему в глаза, брать его под руку, делать двусмысленные намеки, и все это на глазах у ничего не подозревающей Юли.

– Нет! – вслух воскликнул Антон Ильич и закачал головой, наотрез отказываясь от этой перспективы.

Невозможно. Решительно невозможно! Это оскорбительно для него, для Юли. Он ни за что не станет играть в эту игру.

Может, не ходить утром на пляж и позавтракать отдельно? Чтобы не встречаться с Натальей и не видеть ее слащавых заигрываний. А потом улучить момент и поговорить с Юлей один на один?

Антон Ильич воспрянул на мгновение, но тут же подумал о том, что, поступая так, он оставит Юлю с матерью на целых полдня. И Наталья, конечно, не преминет воспользоваться такой возможностью и наговорит Юле бог знает чего. Так что, к тому времени, когда они увидятся, Юля уже будет настроена против него.

Сколько он так просидел, обхватив голову руками, он и сам не знал. Ложиться не хотелось. Спать он не мог.

Нередко случалось Антону Ильичу, попав в передрягу и ища выхода, ложиться спать и, проснувшись наутро, находить решение, да такое легкое и такое верное, что он только диву давался, как эта простая мысль не пришла ему в голову накануне. Вот уж действительно, утро вечера мудренее, убеждался он в такие минуты. Однако сейчас все было по-другому. Он чувствовал, что к утру ничего не решится и что на этот раз его метод не поможет ему, ибо нет из этой ситуации выхода легкого и верного, нет его сейчас и не появится утром. Ему было страшно ложиться и заснуть. А больше всего он страшился пробуждения. Стоило ему только представить, как он проснется утром, вспомнит об этой ночи и все произошедшее навалится на него с новой силой, как его пробирала дрожь. Нестерпимо было осознавать, что ничего нельзя изменить и он вынужден будет продолжать жить в этой комнате, ложиться в эту постель, видеть по утрам Наталью, разговаривать с ней…

Не в силах больше оставаться в комнате, Антон Ильич одним махом поднял себя из кресла и пошел на улицу.

Рассвет еще только зачинался. Ночная тьма на небе еще не расступилась, только на горизонте слегка посветлело. Кричали петухи. Порывисто дул ветер и, кажется, моросил дождь, но Антон Ильич ничего не замечал. Покачиваясь, как пьяный, он спустился по ступеням и пошел к морю.

Дойдя до пляжа, он упал прямо на песок и обхватил голову руками. В груди давило, больно было дышать. Хотелось вдохнуть широко, изо всех сил, чтобы прогнать эту проклятую тесноту из сердца, и он открыл рот и поднял плечи, но только закашлялся и схватился за грудь. Что же делать, что же теперь делать, билось в голове упрямым вопросом? Он поднялся – надо хоть что-то делать, не сидеть же здесь, в самом деле, сказал он себе. Хотел пройтись, но не смог и двух шагов ступить. Склонился, уперся руками в колени и застонал. Сердце его будто плитой придавило, и плита эта не давала ему ни двигаться, ни дышать. Он снова попробовал распрямиться и задышать, но от боли схватился за сердце. В груди сжимало так, что, казалось, ребра треснут. Он поднял голову, вокруг никого. Уже не ночь, но еще и не утро; погасли на небе звезды, густая темнота уже сошла и уступила место для новой зари, но утро не спешило приходить, не вставало еще солнце, не сияло небо, молчали птицы, сырая холодная полутьма предрассветного часа нависала над берегом и над морем, серые холмы стояли неподвижно, меж ними застыл туман, и не было в этом зловещем и сумеречном пейзаже надежды, какая обычно охватывает человека, глядящего на восход нового дня. Сердце обдало острым пронзительным одиночеством, будто в домиках на холмах не жили люди, не спали в своих кроватях туристы, не готовились вскоре подниматься на работу уборщики и официанты – будто был он один-одинешенек на этом острове и в целом мире. Он пошел ближе к морю, волоча по песку непослушные ноги и не отнимая рук от сердца. Как полуношник, проснувшийся некстати посреди ночи, когда все кругом тихо и покойно, и самое время спать, а он один мается, не может уснуть, и подняться тоже не может – рано еще, и темно, и делать в этот час совершенно нечего, и ноги слабы и не держат и отказываются идти, и все тело зябнет и дрожит от слишком раннего пробуждения – как полуношник брел по берегу Антон Ильич, растрепанный, неприкаянный, никому не ненужный.